Стоунхендж. Юрий НикитинЧитать онлайн книгу.
к, густой, как овсяный кисель на морозе, неспешно тек по мощеным улицам городища, влезал в щели запертых ставен, поднимал с постелей.
К западным воротам от центра города, звонко стуча подковами по мостовой, подъехали двое. Оба на рослых боевых конях, сами как две башни в седлах. Один, по обычаю знатных франков, от макушки до пят в железных доспехах, второго можно бы принять за оруженосца или слугу, если одеть получше. Ни один рыцарь не потерпит слугу в душегрейке из волчьей шкуры, за плечом чтобы простой лук, а из мешка позади седла вместо оружия – суковатая палица!
Стражники хриплыми от бессонницы голосами приветствовали рыцаря. Всю ночь пьянствовали с ним в корчме, платил заморский гость, зазывали гулящих девок и тешились с ними, орали песни, играли на деньги, оружие, сапоги, а к утру, перепутав кто кому должен, разобрали обратно. А что за гулянка без доброй драки? Дрались вволю и часто, натешились, у кого глаз не смотрит, у кого губы как оладьи, а кто и выползти из сторожевой будки не в силах. Зато погуляли!
Олег вяло кивнул, да ему и не орали. Его побаивались, сторонились. Молчалив, неспешен, себе на уме. Гулять не гулял, пить не пил, но и себя в обиду такой не даст, силу непомерную в нем не заметит только ребенок или слепец, а стражи ворот не были ни детьми, ни слепцами.
Томас настороженно придержал коня. Дорогу в воротах загораживают трое крепких мужиков звероватого вида. Все трое смотрят пристально, изучающе. Воинами не выглядят, но в их движениях сквозит немалая сила, а все как могучие быки, выросшие на воле. Один что-то сказал и пошел прямо на Томаса.
Калика шепнул:
– Сразу не бей!.. Сперва вызнаем, что хотят.
Мужик остановился перед Томасом – рыцарю стало не по себе. Мужик широк в плечах, выглядит крепким, как скала, в руках чувствуется мощь, способная раздавить рыцарские доспехи, как кору прогнившего пня. Острые глаза под нависшими надбровными дугами, тяжелыми, как выступы скал, смотрят прицельно, требовательно.
Двое других медленно подошли и встали с боков. От них густо пахло брагой и пивом. Все трое похожи на лесорубов или каменотесов. Такие и стволы деревьев, и глыбы камня ломают голыми руками.
Томас беспокойно озирался. Калика хранил сумрачный вид. Зеленые глаза загадочно поблескивали, железный обруч на лбу прижимает рыжие волосы. Он сам выглядит диким лесорубом или каменотесом, но он рядом, а не загораживает дорогу.
Мужик спросил густым сильным голосом, что напоминал рев разбуженного матерого медведя:
– Ты… никак, из-за моря?
– Угадал, – ответил Томас сдавленно.
– Раз из-за моря, – проревел мужик, он смотрел на Томаса неотрывно, – видел больше, чем те, кто не слезает с печи…
– Кто спорит? – ответил Томас настороженно. – Всяк, как говорит один мудрый странник, кто обошел хотя бы вокруг дома, уже мудрее того, кто не выходит за порог.
Мужик нервно сглотнул, громовой голос изломался, в нем появилась молящая нотка:
– Вот-вот, о чем и говорю. Скажи, гость заморский, посоветуй… Как обустроить Русь?
Томас хотел плюнуть ему под ноги, ноги все еще трясутся так, что раскачивают коня, а сердце колотится, как у зайца, но в голосе мужика такая мука, такая тоска, что он только буркнул:
– Сэр калика, давай быстрее из этого сумасшедшего края. Не понимают, что они здесь живут, а не я? А то я им такое насоветую!
– Грубый ты, – посетовал Олег. – А еще благородный!
Ворота остались позади, кони по утренней росе пошли резво. Небо было чистое, как облупленное яичко, и невинно-голубое, как глаза младенца. Воздух по-утреннему свеж, но день обещает быть теплым, хотя деревья по краям дороги уже по-осеннему покрылись золотом и багрянцем.
Рыцарь, сэр Томас Мальтон из Гисленда, благочестиво слушал колокольный звон, медленно и старательно перекрестился. Олег сдвинул брови, зеленые глаза потемнели. Чужая вера, созданная для рабов Рима, укрепляется все больше среди некогда вольного народа. Правда, огнем и кровью, сотнями сожженных весей, распятыми и зарубленными волхвами и теми, кто не желал называть себя рабом чужого владыки, хоть и небесного.
Вроде бы не было раньше на Руси рабов, не было привычки к рабскому состоянию, но поди ж ты, сейчас уже мало кто ропщет открыто. Самые смелые таятся в деревнях, там еще осталась старая вера, а волхвы вовсе строят капища только в лесах. Видать, в душах много намешано от робости, ежели человек уже не бросается с ножом на того, кто прямо в глаза оскорбляет: «Ты – раб владыки небесного…»
Конь Олега, отоспавшись и отъевшись в Киеве, норовил сорваться вскачь, приходилось сдерживать, оглядываться на Томаса. Рыцарский конь не для галопа, тяжел, да и всадник – целая башня из железа. Только и проскачет полсотни саженей, дальше все, стой и рубись. А дальше и не надо, зато как секира расколет любой строй. А в брешь влезут пешие, их всегда за рыцарем толпа, как за разъяренным медведем.
Навстречу ударил тугой свежий ветер. Красные волосы волхва затрепетали, словно он вскачь несет пылающий факел. За спиной Томаса вздулся и вытянулся, мелко дрожа, белый, как лебяжье