Корабль-призрак. Фредерик МарриетЧитать онлайн книгу.
ава подступала к фасаду, через нее перебросили узкий мостик с узорчатыми железными перилами, дабы гости ненароком не упали в воду. Впрочем, цвета, некогда столь яркие и свежие, давно поблекли, а признаки неизбежного обветшания можно было разглядеть в оконных рамах, дверных косяках и прочих деревянных частях строения, а многие плитки, как белые, так и синие, повыпадали, и никто не спешил заполнить бреши. Прежде дом явно окружали заботой, а ныне, что представлялось столь же очевидным, он пребывал в небрежении.
Внутри дома, на нижнем этаже и наверху, имелось по две большие комнаты в передней части и по две меньшие в задней, причем большие комнаты могли считаться таковыми лишь в сравнении с малыми, ибо каждая была от силы в дюжину футов площадью и с одним-единственным окном. Верхний этаж, как положено, отводился под спальни; внизу малые комнаты теперь использовались в качестве помывочной и кладовки для хвороста, а одну из больших приспособили под кухню и обставили поставцами, с полок которых сверкала, будто ее посеребрили, металлическая кухонная утварь. Само помещение выглядело дочиста выскобленным, но мебель и утварь оставляли ощущение запущенности. Доски пола слепили белизной и казались на удивление светлыми – ступить боязно, того и гляди запачкаешь. Крепкий сосновый стол, два стула с деревянными сиденьями и маленькая кушетка, очевидно спущенная сюда из спальни наверху, – вот и вся мебель, что составляла обстановку комнаты. Другая передняя комната на этаже служила гостиной, но каково было ее убранство, оставалось неведомым, ибо вот уже почти семнадцать лет туда никто не заглядывал, и весь этот срок комната была наглухо заперта, даже от обитателей жилища.
В кухне, которую мы описали выше, находились двое людей. Женщине, по всей видимости, совсем недавно перевалило за сорок, но тяготы и муки ее преждевременно состарили. Прежде она явно поражала красотой, о чем все еще можно было судить по правильным чертам лица, благородному челу и большим темным глазам, но в ее облике просматривались усталость и угнетенность, придававшие коже восковую прозрачность; лоб, когда она размышляла, бороздили глубокие морщины, точно у древней старухи, а лихорадочный блеск глаз поневоле заставлял порой усомниться в ее душевном здоровье. Чудилось, что внутри нее поселилась и не желает уходить некая безнадежная тоска, ни на мгновение не исчезавшая из памяти; пожалуй, от этого бремени страданий избавить могла только смерть. На женщине был вдовий наряд, принятый в ту пору, и эти одежды, чистые и опрятные, смотрелись ветхими от долгого ношения. Она сидела на кушетке, о которой уже говорилось, и никто бы не усомнился в том, что эта поза приносит ей облегчение в ее болезненном состоянии.
На сосновом столе посреди комнаты устроился цветущего вида светловолосый юноша лет девятнадцати или двадцати. Черты его были приятными глазу, телосложение – крепким, а движения – порывистыми; взгляд выражал отвагу и решимость. Он беззаботно болтал ногами и громко насвистывал песенку. Всякий сразу угадал бы в нем дерзкую, предприимчивую и бесшабашную натуру.
– Не уходи в море, Филип![3] Пообещай, что не уйдешь, мой ненаглядный сын! – взмолилась женщина, заламывая руки.
– Почему же нет, матушка? – отозвался Филип. – Чего ради мне оставаться тут? Чтобы голодать? Клянусь Небесами, мне это не с руки. Я должен позаботиться о себе и о тебе. И чем еще мне заняться? Мой дядя ван Бреннен предложил отплыть с ним и посулил неплохое жалованье. На борту я буду счастлив, а моих доходов хватит, чтобы обеспечить тебя.
– Филип… Послушай меня, Филип. Я умру, если ты уйдешь. На всем белом свете у меня не осталось никого, кроме тебя. Дитя мое, если любишь меня – а я знаю, Филип, что ты меня любишь, – не уходи. Уж коли тебе так нужно уйти, прошу, подумай хорошенько и не выбирай море.
Филип ответил не сразу: он продолжал насвистывать, покуда его мать плакала.
– Не в том ли дело, – сказал он в конце концов, – что мой отец утонул в море? Не потому ли ты так опечалена, матушка?
– Нет! Нет! – вскричала женщина сквозь рыдания. – Лишь Господу…
– О чем ты, матушка?
– О, ни о чем, ни о чем. Но пощади меня, Господи, будь милосерден! – Мать Филипа неуклюже соскользнула с кушетки на пол, встала на колени и принялась истово молиться.
Потом она столь же неловко села обратно, и ее лицо теперь выражало решимость.
Филип, все это время задумчиво молчавший, вновь обратился к матери:
– Послушай, матушка. Ты просишь меня остаться с тобой на берегу и голодать. Это суровый выбор. Вот что я скажу. Та комната напротив заперта, сколько я себя помню, а почему – ты никогда мне не рассказывала. Но однажды я подслушал, как ты говорила… Тогда у нас не было даже хлеба, на возвращение дяди рассчитывать не приходилось, и ты впала в почти беспросветное отчаяние, как с тобою порой случается…
– Что ты услышал от меня, Филип? – прервала его мать, и ее голос дрогнул от волнения.
– Ты говорила, матушка, что в той комнате лежат деньги и они спасли бы нас, а потом вдруг заголосила, стала бесноваться и выкрикнула, что скорее предпочтешь смерть. Итак, матушка, что таится в этой комнате и почему она заперта так давно?
В германских языках, в отличие от романских и славянских, второе «п» в этом имени отсутствует.