Осип Мандельштам: ворованный воздух. Биография. Олег ЛекмановЧитать онлайн книгу.
Как я ступать и говорить умею!
Попробуйте меня от века оторвать, —
Ручаюсь вам – себе свернете шею!
Противоречие между этими двумя заявлениями кажется разительным, а потому – требующим объяснения.
Необходимо, конечно, учесть, что в первом стихотворении, скорее всего, подразумевается «современник» из дореволюционного прошлого, а во втором – утверждается мандельштамовская единосущность с советским настоящим.
Можно сослаться и на суждение Анны Андреевны Ахматовой, которая по сходному поводу признавалась Павлу Лукницкому, что «никак не может понять в Осипе одной характерной черты»: «Мандельштам восстает прежде всего на самого себя, на то, что он сам делал, и больше всех. <…> Трудно будет его биографу разобраться во всем этом, если он не будет знать этого его свойства – с чистейшим благородством восстать на то, чем он сам занимался или что было его идеей»[1]. Впрочем, ахматовское наблюдение нам поможет мало – ведь поэтесса и сама констатировала, что в данном случае понять логику Мандельштама она «никак не может».
Пожалуй, наиболее правдоподобное объяснение обозначенного противоречия приходит со стороны биографии поэта. В течение всей своей жизни Мандельштам настойчиво искал близости с современностью и современниками, точнее будет сказать – настойчиво искал понимания у современности и современников (отсюда «Пора вам знать: я тоже современник…»). «Разночинская традиция Мандельштама не допускала мысли, что один поручик идет в ногу, а вся рота – не в ногу»[2].
Однако разночинское стремление «быть как все» сочеталось в Мандельштаме с обостренным ощущением собственной особости, непохожести на других людей (отсюда «Нет, никогда, ничей я не был современник…»). И от этого ощущения поэт отказываться тоже не собирался. «Осип Эмильевич всегда оставался самим собой, его бескомпромиссность была абсолютной», – вспоминала хорошо знавшая Мандельштама в последние годы его жизни Наталья Евгеньевна Штемпель[3].
Иногда верх в Мандельштаме брало желание «побыть и поиграть с людьми» («Взять за руку кого-нибудь: “Будь ласков, – / Сказать ему, – нам по пути с тобой…”»). Иногда побеждало стремление обособиться от людей, подчеркнуть свое отщепенство («Живу один – спокоен и утешен»).
Но чаще всего недоверие к современникам и желание найти с ними общий язык каким-то образом уживались в Мандельштаме и в его стихах, начиная уже с самой ранней юности поэта:
Я счастлив жестокой обидою,
И в жизни, похожей на сон,
Я каждому тайно завидую
И в каждого тайно влюблен.
Стремление поэта «идти в ногу со всей ротой», разумеется, бросалось в глаза не так ярко, как его желание во что бы то ни стало отстоять собственную самобытность. Поэтому в воспоминаниях, дневниках и письмах современников Мандельштам часто предстает нелепым чудаком, этаким Паганелем от поэзии, не имеющим понятия о самых элементарных законах и правилах человеческого общежития. «Рассеянный и бессонный стихотворец Осип Мандельштам будил знакомых и после трех ночи. Это было очень мило и оригинально, и его поклонники, проснувшись, вставали, будили служанку и приказывали ставить самовар. Казалось, быть пиру во время чумы» (М. Лопатто)[4]; «Вбегал Мандельштам и, не здороваясь, искал “мецената”, который бы заплатил за его извозчика. Потом бросался в кресло, требовал коньяку в свой чай, чтобы согреться, и тут же опрокидывал чашку на ковер или письменный стол» (Г. Иванов)[5]; «Осип Эмильевич “уминал” буханку черного хлеба без единого глотка воды и… грыз, точно белка, колотый сахар. Но такие громадные куски, с которыми бы никакая белка не справилась» (Рюрик Ивнев)[6]; «Дервиш с гранитных набережных холодного Санкт-Петербурга» (Э. Миндлин)[7]; «Мандельштам истерически любил сладкое. Живя в очень трудных условиях, без сапог, в холоде, он умудрялся оставаться избалованным. Его какая-то женская распущенность и птичье легкомыслие были не лишены системы. У него настоящая повадка художника, а художник и лжет для того, чтобы быть свободным в единственном своем деле; он как обезьяна, которая, по словам индусов, не разговаривает, чтобы ее не заставили работать» (В. Шкловский)[8]; «Производил он впечатление человека страшно слабого, худенького, а на голове вместо волос рос рыжеватый цыплячий пух» (А. Седых)[9]; «На допросе Осип Эмильевич прервал следователя: “Скажите лучше, невинных вы выпускаете или нет?..”» (И. Эренбург)[10]; «Всю силу его необыкновенной несопряженности ни с каким бытом я особенно ощутил летом 1922 года» (Н. Чуковский)[11]; «Крайне самолюбивый, подозрительный, он проявлял иногда неприятную заносчивость, проистекавшую, очевидно, из “неприкаянности”» (Н. Смирнов)[12]…
Так, коллективными усилиями нескольких поколений мемуаристов,
1
Мандельштам в архиве П.Н. Лукницкого // Слово и судьба. Осип Мандельштам. М., 1991. С. 128.
2
Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. М., 1996. С. 18.
3
Штемпель Н. Мандельштам в Воронеже. М., 1992. С. 27.
4
Цит. по: Гардзонио С. Статьи по русской поэзии и культуре ХХ века. М., 2006. С. 132.
5
Иванов Г. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 3. М., 1994. С. 223.
6
Ивнев Рюрик. С Осипом Мандельштамом на Украине // «Сохрани мою речь…». Вып. 4/1. М., 2008. С. 120.
7
Миндлин Э. Необыкновенные собеседники. Книга воспоминаний. М., 1968. С. 83.
8
Шкловский В. «Еще ничего не кончилось…». М., 2002. С. 231.
9
Седых А. Далекие, близкие. М., 1995. С. 45.
10
Эренбург И. Люди, годы, жизнь // Эренбург И. Собрание сочинений: в 9 т. Т. 8. М., 1966. С. 311.
11
Чуковский Н. О Мандельштаме // Чуковский Н. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 153.
12
Смирнов Н. Первые годы «Нового мира» // Новый мир. 1964. № 7. С. 191.