Русская Вандея. И. М. КалининЧитать онлайн книгу.
м насыщенную сочными красками и колоритными образами картину Гражданской войны на юге России, разительно отличающуюся от ее двухцветного «красно-белого» стереотипа. Достаточно взглянуть на оглавление «Русской Вандеи»: В конце мировой бойни… Столица вольной Кубани. Верхи Доброволии. Всевеликое войско Донское… Бычье стадо… Генерал Шкуро… Мамонтовский рейд… Круг кружится. Рада радуется. Убийство Н.С. Рябовола… Екатеринодарское действо… В зеленом кольце. Новороссийская катастрофа. Вместе с тем, говоря об исторической правомерности использования автором самого образа «русской Вандеи» применительно к казачьему югу России, следует согласиться с автором предисловия к воспоминаниям Анишевым: «Казачество в массе своей не хотело возрождения старой помещичьей монархии… Оно хотело сохранить привилегии особого военного сословия, но не хотело нести тяжести военной службы». Так что вопреки названию воспоминаний на роль монархистов оно явно не претендовало.
Более того, с началом революционных преобразований казачество Кубани и «зеленые» повстанцы – крестьяне Черноморской губернии начали искать свой, третий путь в революции. Они не разделяли радикализма двух противоборствующих диктатур: ни «большевизма слева» (или «комиссародержавия», как называли современники власть Совета Народных Комиссаров), ни «большевизма справа» (сторонников восстановления в России самодержавия). Интересно отметить, что на Кубани всех контрреволюционеров после подавления в августе 1917 г. выступления Корнилова, поддержанного партией кадетов (конституционных демократов, в недавнем прошлом ратовавших за конституционную монархию в России), называли кадетами[1].
«Мы не большевики и не кадеты. Мы казаки – нейтралитеты», – распевали частушки донцы и кубанцы. Но в отличие от «старшего брата» – Всевеликого войска Донского, вместе с терцами послушно следовавшего за генералом Деникиным в его «единую и неделимую» Россию, Кубанская рада, даже оказавшись в 1918 году вместе с Добровольческой армией по одну сторону баррикад, видела себя самостоятельным субъектом будущей российской федерации. «И журчит Кубань водам Терека – я республика, как Америка», – иронизировали над кубанскими «хведерастами» великодержавные острословы после неудачной попытки кубанской делегации в 1919 г. на Версальской мирной конференции в Париже вступить в Лигу Наций. Но одними пародиями противостояние в лагере белых не ограничилось. Сначала в Ростове-на-Дону деникинскими офицерами был застрелен председатель Кубанской рады Н.С. Рябовол, а вскоре в ходе «Екатеринодарского действа» по приказу генерала П.Н. Врангеля повешен член Рады и парижской делегации полковой священник А.И. Кулабухов.
Террор стал не только терновым венцом революции, но и ее знаменателем, уравнявшим жертвы противоборствующих сторон. Он не был исключительно «красным» или «белым», как традиционно принято было считать в жестких рамках «классового» подхода советской и эмигрантской историографии, – в условиях войны «всех против всех» он был тотальным.
Белый был – красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был – белый стал:
Смерть побелила, —
писала в декабре 1920‑го Марина Цветаева.
«Своими среди чужих и чужими среди своих» оказались в те годы многие. Среди них был и автор «Русской Вандеи» полковник Иван Михайлович Калинин. Выпускник юнкерского училища и престижной Александровской Военно-юридической академии, участник Первой мировой войны, он всю жизнь мечтал заняться изучением истории. «До революции моей заветной мечтой было дождаться конца мировой войны, выйти в отставку и продолжать свои научные исследования под руководством академика А.А. Шахматова», – пишет о себе Калинин. Однако судьба распорядилась по-другому. Во время Гражданской зимой 1919/20 г. при оставлении Донской армией Новочеркасска автору пришлось лишиться того, что было достигнуто им на научной стезе: «Я готов был плакать, расставаясь со своей библиотекой. Приходилось бросать оттиски своих небольших научных работ, отпечатанных еще до революции; журналы со своими статьями; рукописи, вполне подготовленные к печати; этнографические материалы, собранные перед войной, во время командирования меня Академией наук на север, и еще не обработанные; альбомы со снимками, разные коллекции, письма некоторых видных ученых, – словом, все, что давало содержание моей духовной жизни. Мировая война помешала мне уйти с военной службы и отдаться научной деятельности. Гражданская – погубила те материалы, над которыми я всегда работал с гораздо большей любовью, чем над обвинительными актами»[2].
Но вернемся вместе с автором воспоминаний в год 1917‑й. «К моменту февральской революции я занимал должность помощника военного прокурора Кавказского военно-окружного суда, – пишет о себе И. Калинин, – а после Февраля был назначен товарищем (заместителем) полевого военного прокурора Кавказского фронта. Я не был политиком, но не переносил Союза русского народа. Падение монархии приветствовал. В 1917 году в г. Эрзеруме, занимая довольно приличный пост, работал в самом тесном содружестве с Советом солдатских и рабочих депутатов. Меньшевики, эсеры, большевики постоянно навещали меня, зная, что я хотя и внепартийный, но искренно
Причем само слово «кадеты» на кубанской «балачке» произносилось с ударением на первом слоге.
По странности судьбы, как пишет Калинин, только в Советской России автор получил возможность осуществить мечту своей жизни.