Наполеон. Дмитрий МережковскийЧитать онлайн книгу.
узнаем о нем, тем меньше знаем его.
«Этот великий человек становится все более неизвестным»,– говорит Стендаль, его современник. [1] «История Наполеона – самая неизвестная из всех историй»,– говорит наш современник Леон Блуа. [2]
Это значит: в течение больше ста лет «неизвестность» Наполеона возрастает.
Да, как это ни странно, Наполеон, при всей своей славе, неведом. Сорок тысяч книг – сорок тысяч могильных камней, а под ними «неизвестный солдат».
Может быть, это происходит и оттого, что, по слову Гераклита, «конца души не найдешь, пройдя весь путь,—так глубока». Мы ведь и души самых близких людей не знаем,– ни даже своей собственной души.
Или, может быть, душа его вообще неуловима книгами: проходит сквозь них, как вода сквозь пальцы? Тайна ее, под испытующим взглядом истории, только углубляется, как очень глубокие и прозрачные воды под лучом прожектора.
Да, неизвестность Наполеона происходит и от этого; но, кажется, не только от этого. В чужую душу нельзя войти, но можно входить в нее или проходить мимо. Кажется, мы проходим мимо души Наполеона.
Узнавать чужую душу – значит оценивать ее, взвешивать на весах своей души. А в чьей душе весы для такой тяжести, как Наполеон?
«Я ни с чем не могу сравнить чувства, испытанного мною в присутствии этого колоссального существа»,– вспоминает один современник, даже не очень большой поклонник его, скорее обличитель. [3]
Таково впечатление всех, кто приближается к нему, друзей и недругов, одинаково: может быть, это даже не величье, но, уж наверное, огромность, несоизмеримость его души с другими человеческими душами. Он среди нас, как Гулливер среди лилипутов.
Маленькими глазками, увеличивающими, как микроскопы, лилипуты видят каждую клеточку Гулливеровой кожи, но лица его не видят; оно им кажется страшным и мутным пятном; маленькими аршинами могут они измерить тело его с математической точностью; но вообразить, почувствовать себя в этом теле не могут.
Так мы не можем себя почувствовать в душе Наполеона. А ведь именно это и нужно, чтобы ее узнать: не увидев чужой души изнутри, ее не узнаешь.
Кажется, только один человек мог судить Наполеона, как равный равного,– Гёте. Что Наполеон в действии, то Гёте в созерцании: оба – устроители хаоса – Революции. Вот почему в дверях из одной комнаты в другую, из Средних веков в наше время, стоят они друг против друга, как две исполинские кариатиды.
«В жизни Гёте не было большего события, чем это реальнейшее существо, называемое Наполеоном»,– говорит Ницше. [4]
«Наполеон есть краткое изображение мира».– «Жизнь его – жизнь полубога. Можно сказать, что свет, озарявший его, не потухал ни на минуту: вот почему жизнь его так лучезарна. Мир никогда еще не видел и, может быть, никогда уже не увидит ничего подобного». [5] Таков суд Гете – Наполеону равного. А у нас, неравных, дело с ним обстоит еще хуже, чем у лилипутов с Гулливером. Тут разница душ не только в величине, росте, количестве, но и в качестве. У него душа иная, чем у людей,– иной природы. Вот почему он внушает людям такой непонятный, ни на что земное не похожий, как бы нездешний, страх.
«Страх, внушаемый Наполеоном,– говорит госпожа де-Сталь,– происходит от особого действия личности его, которое испытывали все, кто к нему приближался. Я в своей жизни встречала людей достойных уважения и презренных; но в том впечатлении, которое производил на меня Бонапарт, не было ничего напоминающего ни тех, ни других».– «Скоро я заметила, что личность его неопределима словами, которые мы привыкли употреблять. Он не был ни добрым, ни злым, ни милосердным, ни жестоким, в том смысле, как другие люди. Такое существо, не имеющее себе подобного, не могло, собственно, ни внушать, ни испытывать сочувствия; это был больше или меньше, чем человек: его наружность, ум, речи – все носило на себе печать какой-то чуждой природы». [6]
«Он миру чужд был. Все в нем было тайной»,– понял Наполеона никогда не видевший его семнадцатилетний русский мальчик, Лермонтов. «Существо реальнейшее», вошедшее в мир, как никто, владыка мира – «миру чужд».– «Царство мое не от мира сего»,– мог бы сказать и он, хотя, конечно, не в том смысле, как это было однажды сказано.
Эту «иную душу» в себе он и сам сознает. «Я всегда один среди людей»,– предсказывает всю свою жизнь никому не ведомый семнадцатилетний артиллерийский поручик Бонапарт. [7] И потом, на высоте величья: «Я не похож ни на кого; я не принимаю ничьих условий». [8]
И о государственном человеке – о себе самом: «Он всегда один, с одной стороны, а с другой – весь мир». [9]
Эта «иная душа» не только устрашает, отталкивает людей, но и притягивает; внушает им то любовь, то ненависть. «Все любили меня и все ненавидели».
Божий посланник, мученик за человечество, новый Прометей, распятый на скале Св. Елены,
Stendhal. Vie de Napoléon. 3 ed. P., 1896. P. 2.
Bloy L. L'âme de Napoléon. P., 1920. P. 7.
Thiébault P. Mémoires. P., 1892. T. 4. P. 259.
«Er hatte kein grösseres Erlebniss, als jenes ens realisimum». – Nietzsche F. W. Götzen-Dämmerung; oder, Wie man mit dem Hammer philosophiert. 4 Aufl. Leipzig, 1899.
Эккерман И. П. Разговоры с Гете в последние годы его жизни. Запись 11 марта 1828 г.
Staёl-Holstein A.-L. G. de. Considerations sur la révolution française. P., 1862. T. 3, ch. 2; T. 4, ch. 18.
7. Napoléon. Manuscrits inédite, 1786—1791 (Publ. par Masson F., Bingli G.). P., 1910. P. 5.
Rémusat C. É. G. de. Mémoires de madame de Rémusat, 1802– 1808 / Pub. par Rémusat P. P., 1893. T. 2. P. 112.
Ibid. T. 1. P. 231.