Время библиоскопов. Современность в зеркале книжной культуры. Ю. В. ЩербининаЧитать онлайн книгу.
на всегда делает нечто другое, отличное от неё самой, которая впрочем является не чем другим, как этим чем-то, отличным от неё самой». Эта многослойная мысль Жака Деррида в своей основе сводится к более простой: контуры общества воспроизводятся, повторяются, множатся в контурах литературы и (шире) книжной культуры.
Однако наши современники не очень-то стремятся познать самих себя, в том числе и посредством литературы. Это поколение имитаторов, которые активно пользуются книгами, то и дело обращаются к ним, любят рассматривать, хотят обсуждать, но гораздо реже… читают. Французский издатель и библиофил рубежа XIX–XX веков Луи-Октав Узанн назвал таких людей библиоскопами (от греч. skopein – рассматривать).
«Библиоскоп – это не восторженный влюблённый, а сторонний равнодушный путешественник, – поясняет Узанн. – Он рассматривает, гладит, обнюхивает и ощупывает книги, которые никогда не прочтёт. Он довольствуется знакомством с поверхностью вещей и никогда не обременит себя усилием проникнуть вглубь. Библиоскоп – это надзиратель за книгами, который покупает их по совету своего книжного агента, отдаёт их в модную переплётную мастерскую, а затем хранит на полках без движения, неразрезанными, как хранил бы драгоценные безделушки в витрине под стеклом».
Уберём из этого описания архаические детали позапрошлого столетия – и получим точную характеристику вполне узнаваемого современного типа. Хотя нет, архаику лучше оставить – чтобы посмотреть, как прихотливо распорядился ею наш современник, каким странным метаморфозам подверглись традиционные практики обращения с книгами, насколько неожиданно изменились многие понятия в новых культурных условиях. Далее увидим, например, как выглядит сейчас разрезанная книга.
Мы, ныне живущие, часто смотримся в зеркала книг, но редко видим нечто большее, чем самих себя. Следим за развитием сюжета, вычитываем общие идеи – и только. Часто мы лишь самовыражаемся за счёт книг: красиво расставляем их на полке, обыгрываем как элемент интерьера, многозначительно упоминаем в «умных» беседах, горделиво вручаем кому-нибудь в качестве «лучшего подарка»…
Между тем, внешний облик книг, технологии их написания, возможности использования, способы распространения, условия хранения – то есть всё, что можно условно обозначить как «окололитература», творит мировую историю точно так же, как творят её открытия учёных, деяния политиков, труд рабочих. Причём не только творит, но и объясняет, иллюстрирует, выявляет скрытые смыслы. «В чтении, настроениях и предпочтениях читающей публики, как в капле воды, отражается общественная жизнь», – справедливо заметил ещё в начале прошлого века выдающийся русский книговед Николай Рубакин.
Объективный и даже несколько дистанцированный, отстранённый взгляд на Книгу как предмет культуры и Литературу как корпус текстов позволяет увидеть неявный, но очень значимый момент социального перехода от традиции (статической системы устойчивых понятий) к тенденции (динамической системе постоянно меняющихся направлений). Организованное по принципу преемственности «общество традиций» требовало соответствия сложившемуся укладу, общественному распорядку, неким канонам поведения. Организованное по принципу новизны «общество тенденций» обязывает следовать актуальным запросам общества, отвечать на вызовы времени. Первый тип строится по модели «след в след», второй тип – по модели «стимул – реакция».
«Общество традиций» существует по космическим законам: объём, глубина, синтез, онтологическая подлинность. «Общество тенденций» живёт по законам косметическим: плоскость, поверхность, маскировка, неразличимость. Перечисление без пояснений не самый лучший способ комментария, но, в общем-то, ведь всё понятно, не правда ли? Ещё понятнее – в проекции на книжную и читательскую культуру.
Так, прежде книгу почитали и берегли как святыню, сакральный предмет, икону культуры – сейчас ею распоряжаются как функциональной вещью, или модным атрибутом, или забавной игрушкой, а то и как «отжившим свой век» предметом для вторичной творческой переработки. Причём вовсе неважна основа такого поведения – элитарность или утилитарность – значима сама судьба книги в обществе, перемена её участи в культуре.
Возникает и другой вопрос: а что есть писательство в современном мире? Гражданская миссия, органическая потребность, особая профессия, образ жизни, способ социальной адаптации? Этот вопрос, в свою очередь, наводит на многие другие. Например, должен ли писатель непременно видеть мир как текст или вполне достаточно только овладеть навыком сочинительства? Каковы критерии подлинного творчества и что отличает его от графомании? Почему писатель не брезгует плагиатом, а читатель – книжным пиратством?
Исчерпывающие ответы, пожалуй, невозможны, поскольку «общество тенденций», в отличие от «общества традиций», аморфно, диффузно, эклектично. Всё слилось и смешалось, многое неясно, иное ложно, что-то вообще эфемерно. Но литература при всей её внешней эфемерности – всё же реальный продукт человеческой деятельности и потому позволяет не только вычитывать социальные контексты, но и считывать культурные коды современности.
Правда, это бывает непросто. Иногда приходится проводить