Мягкая машина. Уильям БерроузЧитать онлайн книгу.
одолгу просиживает в кафетериях и закусочных… в ожидании Человека… «А что тут поделаешь? – сказал мне как-то своим безжизненным джанковым шепотом Ник. – Они знают, что мы будем ждать…» Да, они знают, что мы будем ждать…
У стойки сидит паренек с худым лицом, глаза – сплошные зрачки… Сразу ясно, что он давно и плотно подсел, да и страдальческую гримасу эту я уже видел – может, на тотализаторе, где я выруливал одно время чаёк, в серых пластах подземок, ночных кафетериях, арендованном жилище из плоти. В глазах его вспыхнул вопрос. Я кивнул в сторону моей кабинки. Он взял свой кофе и уселся напротив.
Коновал живет неподалеку от Лонг-Айленда… чуткий наркоманский сон, проснуться – и замереть, испугаться, вскочить… все четко и ясно, телевизионные антенны впитывают небо… Часы убежали вперед, а после четырех пополудни так же помчится время.
– Человек опаздывает на три часа… Капуста есть?
– Три монеты.
– Нужно хотя бы пять. У него там вроде бы двойная доза. – Я взглянул на него… лицо миловидное… – Слушай, малыш, я знаю одного покладистого старого коновала, он выпишет тебе как миленький… Вот тебе телефон. Мой голос он просечет на раз.
Немного погодя мне попался один портной-итальянец, ушлый барыга, знакомец по Лексингтону, а у него можно вырулить приличный дозняк героина… По крайней мере поначалу он был приличный, но с каждым разом – все больший недовес… мы и зовем его Тони Недовес…
Оставшись без джанка на болезненном рассвете Восточного Сент-Луиса, он бросился к умывальнику и прижался животом к прохладному фаянсу. Со смехом я небрежно оперся о его тело. Его трусы растворились в прямокишечной слизи и карболовом мыле… летние рассветные запахи с пустыря.
– Я подожду здесь… Меня он просечет на раз…
В тот день пять палок под душем, мыльные пузыри яичной плоти, сейсмические толчки, прерываемые изломами спермовых струй…
Я вышел на улицу, все четко и ясно, как после дождя. В кабинке вижу Сида, он читает газету, лицо – желтая слоновая кость в солнечных лучах. Под столом протянул ему две пятерки. Приторговывает помаленьку, привычка есть Привычка: вторжение. разрушение. оккупация. юные лица в синем спиртовом пламени.
– И пользуюсь спиртом. А вы, ебучие нетерпеливые и жадные джанки, только и знаете, что коптить мои ложки. Мне же за одно это влепят Неопределенный срок – легавым только закопченная ложка и нужна. – Извечный наркотскин трёп. Слабеют джанковые путы.
– Прорвись на свободу, малыш.
Провесь линию гусиной кожи вверх по худой юной руке. Вставь иглу и сдави пузырек, глядя, как все его тело оказывается во власти джанка. Втекай туда вместе с этим дерьмом и впитывай джанк из каждой юной клетки.
Сидит паренек, тело – как у тебя. Сразу ясно, давно и плотно. Я небрежно опираюсь о него на тотализаторе, небрежно оперся о его кафетерий, и его трусы растворились в пластах подземок… и жилищах из плоти… в сторону кабинки… напротив… Человек – портной-итальянец… я знаю капусту. «Мне – приличный дозняк героина».
– Ты собрался слезать? Ну что ж, будем надеяться, тебе это удастся, малыш. Пускай меня паралич разобьет, если я этого не хочу… Я ведь друг тебе, настоящий друг, а если…
Ну а движение все интенсивнее, вваливаются магазинные воришки, ребята с выдранным с мясом из автомобиля приемником, волочащие за собой лампы и провода, вваливаются, сверкая кольцами и наручными часами, специалисты по карманам пьянчуг, страдающие на ломках круглые сутки. Швейцар-то был у меня уже вырублен – старый алкаш, – но в такой толпе я долго оставаться не мог.
– Слушай, малыш, ты прекрасно выглядишь. Так сделай себе одолжение, держись. В последнее время мне попадалось просто бесподобное дерьмо. Помнишь ту бурую дрянь, сперва вроде как желтоватую, наподобие нюхательного табака, а в готовом виде – коричневую и прозрачную…
Джанки в восточной ванной комнате… невидимое и неотступное тело сновидений… гримасу эту я уже видел – может… выруливал одно время или тело… в серых запахах прямокишечной слизи… ночных кафетериях и рассветных запахах наркотского жилища. Три часа по Лексингтону и пять палок… мыльная яичная плоть…
– У него там вроде бы двойная доза отнятия.
– А я-то думал, ты собрался слезать…
– Мне это не удастся.
– Impossible quitar eso[1].
Встал и раскумарился в болезненно-рассветных флейтах Рамадана.
– Уильям, tu tomas mas medicina?.. No me hagás cáso[2], Уильям.
Дом в туземном квартале, ставлю палку в запахе пыли; вдоль стен сложены в четырехфутовые штабеля пустые коробки из-под юкодола… смерть на запасных одеялах… девица орет… Врываются vecinos[3]…
– От чего она умерла?
– Не знаю, умерла и все.
В Мехико Билл Гейнз сидит в комнате со своей резиновой спринцовкой, а его заначка кодеиновых таблеток смолота и лежит в жестянке из-под соды.
«Скажу, что страдаю несварением
Это невозможно устранить
Примешь еще лекарства?.. Не мое дело
Соседи