Моя любимая сестра. Джессика КноллЧитать онлайн книгу.
аю место с железной выдержкой вдовы погибшего солдата. Комната так и манипулирует своим уютом – рядом со мной кожаные клубные кресла с пуговицами и зажженный камин. Будто я когда-то смогу успокоиться и забыть правду: Бретт мертва, и я к этому причастна.
– Кел, не возражаешь? – спрашивает звукорежиссер, уже шарясь рукой под моей новой блузкой. Консультант по связям с общественностью предложила отправиться по магазинам перед интервью, в котором мне предстояло прокомментировать события четвертого сезона до того, как он выйдет в эфир, а еще фактически благословить зрителей на то, чтобы те, сидя на своих удобненьких диванах, с чистой совестью наблюдали, как умирает моя сестра. Телевизор убивает. Ха! Не только Бретт унаследовала гены, отвечающие за чувство юмора. Не стоило шутить. Это все от нервов.
Консультант посоветовала надеть на интервью «что-то менее свойственное Ист-Виллидж». Я не поняла, что она имела в виду. Никогда не бывала в Ист-Виллидж. Наверное. Но я почувствовала себя увереннее, осознав, что смогла успешно воплотиться в одну из них, Охотниц. Мой гардероб в основном состоял из хлопчатобумажных рубашек на пуговицах и нелепых широких джинсов, пока шоу не вонзило в меня свои клыки, как вампир, обращающий очередную жертву в себе подобного.
Я отправилась в Ann Taylor – не в Loft, сейчас мне непозволительно носить обычную одежду – и купила накрахмаленную белую блузку и черные брюки с высокой посадкой, потому что, когда умирает дорогой тебе человек, ты прячешься в раковину, вот так. Я пришла на интервью (Местоположение 1, гостиная Джесси) в сдержанном и элегантном наряде, но Джесси Барнс, исполнительный продюсер и создатель «Охотниц за целями», реалити-шоу номер три, которое выходит по вечерам четверга и собирает у экранов аудиторию от девятнадцати до сорока девяти лет, бросила на меня быстрый взгляд и, тяжело вздохнув, подозвала к себе стилиста. Мой костюм скорбящей старшей сестры преобразовали с помощью пары рваных джинсов и кроссовок, но блузку оставили, просто закатали рукава и завязали на талии. «Это приватная беседа в моей гостиной, а не телевизионное интервью у Дайан Сойер», – сказала Джесси стилисту так, будто меня и вовсе рядом не было. Дайан Сойер действительно хотела взять у меня интервью за полмиллиона долларов, но я отказалась ради Джесси, а еще я – мать-одиночка.
– Если получится, не перекидывайте волосы через левое плечо, – просит звукорежиссер. Джесси тоже сказала мне прийти с распущенными волосами, потому что никто пока не знает, кто я такая, и нужно визуально донести до сознания сидящих дома зрителей, что я Сестра. У меня хорошие волосы. У Бретт были красивые.
Я киваю звукорежиссеру. Жаль, что не запомнила его имени. Бретт бы запомнила.
Она всегда интересовалась именем каждого в съемочной группе, начиная от светооператора и заканчивая вечно меняющимся гаремом ассистентов режиссера. Конек моей сестры – заставлять недооцененных людей чувствовать себя значимыми. И это явное свидетельство того, что все мы здесь притворяемся, будто она невинная жертва самого модного убийства (прекрати шутить, Кел!), хотя я, честно говоря, не знаю, кто притворяется, а кто нет. Кто в курсе, что произошло на самом деле, а кто верит в придуманную нами сказку.
Джесси Барнс садится напротив меня и делает кое-что странное. Улыбается мне. Она все утро то критиковала меня, то игнорировала, что нелегко сделать в ее квартире в девятьсот квадратных футов, которая сто́ит больше особняка с девятью спальнями на моей родине, в Джерси. Джесси Барнс знает, что произошло на самом деле, – вот почему никак не решит, как быть со мной. Я ей нужна, это уж точно, поэтому может показаться, что она будет мне потворствовать. Но проблема в том, что она, вероятно, нужна мне больше.
– Ты в порядке? – немного нервно спрашивает она. Нас окружают прожектора, желтый свет такой яркий, что слепит глаза. «Мы словно готовимся к стихийному бедствию», – подумала я, недолгое время назад увидев их впервые.
Я киваю и одновременно сглатываю. Я здесь. И приложу все силы, чтобы не выдать нашу ложь.
– Давай сделаем это по-быстрому ради нас обеих, – снова грубовато говорит Джесси и, постукивая армейским ботинком по полу, устраивается поудобнее, чтобы перечитать заметки на телефоне. «Она одевается как гот-лесбиянка Одри Хепберн», – предупредила меня Бретт перед нашей первой встречей, а затем повторила эту шутку прямо в лицо Джесси, словно доказывая мне, что они, в отличие от других женщин, дружат на равных. До смерти Бретт мы с Джесси были на пути к дружбе, и Бретт даже не старалась скрыть, что комплексовала из-за этого.
Она вечно боялась, что мы можем вернуться к своим детским ролям, я – идеальный ребенок, а она – негодница. «У тебя, по крайней мере, не было паршивого детства», – говорила она мне всякий раз, когда со мной случалось что-то плохое, будто теперь я не имела права жаловаться на необходимость удаления зуба, раз уж в детстве была маминой любимицей. Только Бретт не понимала, что мама выделяла меня потому, что могла контролировать, а это априори делало детство паршивым. Я была той дочкой, что соглашалась во всем, и, чтоб вы знали, это не привело меня к любви. Это привело к постоянно опускающейся планке для лимбо, все ниже и ниже, пока я больше не смогла согнуться. Поэтому сломалась.
– Все