Обрывки из реальностей. ПоТегуРим. Инга ИльмЧитать онлайн книгу.
ь связно сказанного, – труд моего бесценного редактора. Редчайшего профессионала. А вот все недочёты и опечатки – исключительно мои.
Редактор Галина Аркадьевна Аванесова
© Инга Ильм, 2019
ISBN 978-5-4496-8055-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Комплекс Стендаля
Используй опыт: пусть он не соскальзывает с тебя, подобно воде.
Анри Бейль. Запись в юношеской тетради
Говорят, Стендаль умел чувствовать все тонкости, грани, нюансы реальности, но редко чего мог при этом добиться в деле. Только и умел, что переживать. А что происходило с ним при взгляде на произведения искусства? Он был способен от эстетического воздействия потерять сознание. Дар! Абсолютно бессмысленный на первый взгляд талант.
И вот этот самый известный теперь Стендаль – в частности, как автор великого романа о настоящем плебее «Красное и чёрное» – в своё время не считался писателем. То есть абсолютно. Обычный вояка, кавалерист, который участвовал в итальянском походе Наполеона I и в войне 1812 года с Россией, а выйдя в отставку – как многие, вместо прочего, посвятил своё время самообразованию. Ещё в юности он занимался рисованием, поэтому начал пописывать в стол дилетантские статьи-компиляции по истории искусств, потом уже и страшно наивно «О любви», чуть позже – незатейливые путевые очерки. И, будучи ярым атеистом и приверженцем конституционной монархии (он ужасно интересовался и политикой), этот самый Мари-Анри, увлёкшись философией, вдруг открыл для себя эмпирический путь познания мира как единственно верный способ. Мир – с позиции опыта. Правда, в эту теорию он внёс от себя и существенное уточнение: опыт основывается исключительно на наших личных (сугубо субъективных) чувствах.
И вот этот нелюдим, а ныне ранний классик реализма, старательный аналитик, человек, который всю жизнь нёс в себе войну между собственным Рассудком и собственным Чувством, увидел «Сикстинскую Мадонну». Примечательно, что это полотно было создано Рафаэлем около 1513 года для алтаря церкви монастыря Святого Сикста II в Пьяченце по заказу папы Юлия II – в честь победы над французами, вторгшимися в Италию. И вот Мари-Анри – француз и воин, вошедший сюда победителем, пусть через века – при виде шедевра величайшего из идеалистов мироздания лишается чувств.
Фигура Рафаэля, сама его личность, как сказали бы в учебнике, —памятник эпохи Возрождения. Ученик Умбрии! Он не первый предлагает такую глубокую гармонию, но первый, кто так громогласно утверждает: Бог, Человек и Мироздание – едины. А его гений – умение передать и сложность внутренних переживаний, и фундаментальные идеи, и пронзительность религиозного чувства…
Невероятно! (Это я уже про Стендаля.) Какой размах. Какое глубокое понимание другого художника с первого взгляда! Комплекс Стендаля…
Кстати, интересно: а менял ли Стендаль всякий раз свои взгляды на устройство мироздания? Или он просто так грохался в обморок – и всё? Вот что теперь меня волнует. Потому что, если шедевр может не просто лишить сознания, но в корне изменить жизнь, это значит, что у меня он и есть – ну вот тот самый комплекс Стендаля.
Потерянная комната
Последние несколько недель я открывала глаза около четырёх утра. Точнее, без чего-то четыре. В четыре я уже вставала – с первыми звуками пробуждения крохотного кусочка певчего мира, уцелевшего в центре мегаполиса. И, обращаясь к кому-то про себя, всё это время просила: «Ну пожалуйста! Мне всё очень нравится, но можно всё-таки начинать жить в какое-то другое время?»
Сегодня мои мольбы были услышаны. Я проснулась в половине третьего. Ничего не могу сказать – я всегда любила ночь. Это очень красивое время даже в городе. Вот это ощущение – «до третьих петухов», вот эта Марианская впадина ночи, бездонное её чрево, – это по-настоящему глубокая и потрясающая по наполненности Вещь.
Наверное, так мне и надо. Мне – измученному интроверту, всю жизнь бредущему по миру под маской. Драгоценные капли тишины, скорее даже истинного покоя на берегу дня, извлекаю я из этого временнóго пространства. Однако раньше у меня был кабинет. И эти волшебные часы я проводила за дневником или за работой. Теперь же я словно лишена себя. Именно теперь! Теперь, когда внешний мир почти что не требует от меня вовлечённости. Но я никак не могу привыкнуть, что у меня нет своей комнаты. Действительно своей. Куда всякий мог бы войти, лишь постучав, чтобы я успевала принять необходимую миру – общедоступную форму. Мой сын, когда был маленький, этого боялся. Говорил, что, когда я к себе уходила, ему казалось, что там я тихо-тихо-тихонечко одеваюсь и каким-то непостижимым образом ускользаю от него. Оттого он прислушивался ночами ко всякому звуку, каждый был важен ему, чтобы подтвердить или опровергнуть эту страшную гипотезу. Теперь он вырос. Он знает: я всегда тут – для него. Но ему это больше не надо. Или мне так кажется.
О,