Отсчет времени обратный. Олег ПавловЧитать онлайн книгу.
е не мог предположить, что врачи нужны будут ему и что хороших в страшную минуту рядом не окажется. Я знал только, что от премии «Ангелус» денег у него почти не осталось. Помню, как он радовался, что отдал все долги: тот, кому приходилось вытаскивать из страшной болезни близкого человека, поймет меня. Он вытащил. Молча. Никому не жалуясь и не желая быть должным кому-либо из литераторов. Должны ему. И по сей день. Многие. Те, кому Олег Павлов помогал в литературной судьбе.
Начиная с сентября, когда уже случились первые толчки к смертельной черте (еще до больницы он перенес, как установили, на ногах два инфаркта), мы говорили уже по несколько раз в день. Часами. Разговоры наши не прерывались ни на один день и тогда, когда я очутился за семь тысяч километров от Москвы на острове, где восстанавливался после травмы. Мы говорили обо всем. О Литинституте. О больничке (павловское словцо). О придурковатых санитарах (ох как он умел шутить на тему этой самой больнички). О литературе (ох как точно он знал цену любого, кого читал). О задуманных новых вещах. Ну и, конечно, о моем перерезанном сухожилии. «Ты там давай, давай лечись, плавай больше!» Это он мне, уже выбросившему медицинскую трость, по вотсапу, с больничной койки, с иглами капельниц в венах… Господи Боже!
Последний раз я слышал его голос в пятницу, 5 октября. И голос меня поразил. Впервые с того момента, когда его вышибло из колеи, вышибло из привычной жизни, вышибло отовсюду, когда ушибло его сердце, чрезвычайно чувствительное ко всему, что с ним по жизни случалось (друзья – и не только – это знали), – впервые он говорил тяжело, задыхаясь, еле выговаривая слова… Я повторял одно: «Олежа, Олежа, держись! Ты должен выкарабкаться!» Мы договорились созвониться в субботу. В условленное время – капельницы задавали режим связи – я набирал его несколько раз. В 15.53 я написал ему сообщение в вотсапе: «Олег, как ты? Звоню тебе, ты не отвечаешь!». Ну, может быть, спит, повторял я, как заклинание, может, в реанимационном на процедурах – там нельзя по мобильнику… такое уже было, было…
Нет, такого не должно было быть. В XXI веке, как и в предыдущих, в России с замыслами в голове и невеликими годами за спиной уходит из жизни писатель, значение которого при жизни в отчизне плохо понималось.
…Около 14.00 по Москве в воскресенье, 7 октября, Лиля позвонила мне. Сказала, что он только что ушел. Лиля была с ним до последней минуты, как была с ним каждую минуту его писательской судьбы. Он умер в Первой Градской на руках у жены…
Помнить и читать его будут.
Он в истории, и он сам – история литературы.
Телефонный звонок. В увесистой трубке, каких сейчас не сыщешь – это было на заре нашей 27-летней дружбы, – голос Олега Павлова:
– Я тебя в ефрейторы разжаловал! Понял, Отрошенко?
– Нет, не понял…
– А вот почитаешь, увидишь!
В голосе веселый азарт. Веселый, детский азарт. Одно из свойств его тонкой и жизнелюбивой натуры, которая многим – ошибочно – казалась грубоватой и мрачной.
На следующий день встречаемся. Вручает мне черный томик с золотым и белым тиснением – издательский ампир 1990-х.
На обложке название – «Степная книга». Дома открываю – читаю рассказ «Мировая ночь». Ничего особенного в нем не происходит. Но рассказ потрясает – душа затягивается в повествование, как щепка в водоворот.
Карагандинская степь (волшебный локус его прозы!) – в степи трое караульных: охраняют какой-то бессмысленный, никому не нужный склад. С ними овчарка. Вокруг бескрайнее степное пространство, звезды. Одного «служивого» (драгоценное слово его повествований!) зовут Ерошкой, другого – Суховым. А третий – ефрейтор Отрошенко.
Краем души, ощутившей в полной мере и ужас, и величие ночи, улыбаюсь. Ефрейтора Олег наделил не только моей фамилией. Наделил многим. Вымышленный Отрошенко тоже высокого роста. Тоже родом с юга России. Да что уж, прямо из Ростова-на-Дону. Даже некоторые фразы, повадки, жесты – от реального Отрошенко.
Но при этом ни соринки стеба.
Все настолько глубоко и жизненно, что о явном озорстве мгновенно забываешь.
Рассказ заканчивается совершенно космической сценой. К утру все трое караульных засыпают. Не спит только собака. Она сидит рядом со служивыми и самозабвенно воет на звезды. А под этими грозными карагандинскими звездами что-то видят в караульных снах три солдатика.
И вдруг понимаешь: трое мальчишек, три ребенка, спящие в объятиях «мировой ночи».
Солдаты-дети – важнейший феномен художественного мира Павлова. Светлые, ясные, чистые души. Что бы они ни творили. Даже когда они убивают, топчут ящериц от караульной тоски.
Я уже не могу оторваться. Открываю другой рассказ – «Солдатская». И вдруг снова – знакомый ефрейтор Отрошенко. Казахстан. Железнодорожная станция. Унылая, грязная, скучная. И бессмысленная. Как и тот военный склад в степи неизвестно с чем.
Главный герой – рыжая сука, похожая на маленькую женщину. Она лежит на перроне, тоскливо позевывая.
Все остальное, весь зримый мир вращается вокруг этой оси – рыжей суки: