Хляпа. Ксения ЧерниковаЧитать онлайн книгу.
фишек, печатей, марочек, еще чего-нибудь, чтобы получить за полцены очередной никому не нужный ножик или сковородку – вот никогда не могла пройти мимо. И копились эти бессчетные бумажки на полке в коридоре, и выбрасывались потом приехавшей в гости мамой, без разбора.
Точно также с удовольствием собирала Майка когда-то в зачетке оценки и автографы преподавателей в каждую сессию. Или еще до этого, в школе, когда давали им учить стихи, и надо было на отдельном листе в столбик писать названия этих стихов – а когда сдавали наизусть учительнице, она напротив каждого расписывалась. А потом, когда родила уже дочь, обнаружила новый виток своей страсти – в месяц, в три, полгода и когда там еще, когда младенцам надо проходить бесконечных врачей и сдавать анализы, она делала это с дочерью почти с удовольствием, потому что так же на бумажке писала список и могла проставить потом свои заветные галочки. Ну а что такого, у каждого свои, скажем так, прибабахи. Тем более что ее этот как раз понятно, от кого достался – от деда. Тот тоже был вдохновенным и очевидным собирателем.
Дед, правда, еще и под ногами всегда что-то находил. То часы с улицы притащит, то цепочку серебряную. Этот его искательный талант перешел уже не к Майке, а к ее дочери – правнучке, выходит. Та еще в яслях таскала с прогулок монетки в карманах, и по вечерам, когда приходила за ней мать, с гордостью свое богатство перед ней вываливала: «а угадай, что у меня есть?» А может, и не было тут никакого секрета и таланта, просто и дед, и маленькая Нютка до жути любопытны были ко всяким незаметным вроде штучкам, и под ноги всегда поглядывали с удовольствием. Хотя вот взять того же Нюткиного папашку – такой же ведь любитель замечать всякие мелочи и нестандартности, но от этого и знатный ловец ворон, вечно в своем мире и тоже взгляд в пол – и при этом ни одной монетки никогда не находил. А Нютка вроде и под ноги не смотрит – а находит. Жалко, дед умер, когда ей год всего был, вот кто точно б оценил.
Но вообще-то копил он, конечно же, больше деньги. Причем как ему это удавалось при обычной российской пенсии, да причем удавалось так, что бабушка ни о чем даже не догадывалась – вот уж загадка так загадка. И тем не менее сначала внучке Майке на двадцать пять лет вручил торжественно сберкнижку, на которой лежали двадцать пять тысяч рублей (и очень кстати эти деньги оказались, выручали много раз, и в том числе во время и первого, и второго большого переезда, и в благодарность деду Майка всегда потом держала неприкосновенный запас именно в такой цифре), а потом и дочери своей, Майкиной матери, на ее полтинник – такую же вручил сберкнижку, на которой было пятьдесят тысяч. Бабушка только охала с плохо скрываемой гордостью.
А у мамы ведь, кажется, до сих пор хранится крупная купюра, в числе прочих оставшаяся после деда, на которой его рукой надписана дата, когда он эту пятерку получил из рук почтальонной тетки, которая пенсию разносила, а ниже – размашистая его шикарная роспись, такая подлинная и уверенная, что даже не верится, что деда не стало всего месяца через два после. А может, и слава богу, что не верится.
И хранит мама эту пятерку в коробке из-под духов вместе со своими картами банковскими, и с паролями от них и от всяких личных кабинетов, и прячет в шкафу в некую сокровенную щель, о которой все в доме знают. И именно за этими паролями, когда не было мамы дома, и полезла в родительский шкаф уже давным-давно взрослая Майка. Ей как обычно что-то там надо было срочно, а мама тоже как обычно штурмовала в компании Нютки очередной магазин, вот и сказала по телефону – ну сама там пошарься, знаешь же примерно, где, найдешь. А потрясающе неуклюжая Майка, конечно, так пошарилась, что вывалила на себя чуть не половину шкафа. И вот тогда-то с самой верхней полки и спланировала она, пыльная, слегка примятая, но совершенно прекрасная и не прожженная даже еще ничуть – шляпа. Ааааах, – медленно вдохнула, забыла выдохнуть Майка и осела на кровать. И секунд через двадцать все-таки на выходе так, как маленькая Нютка, прошептала: хляяяяпа…
Привоз
Черт знает какой год, Одесса. Двадцатилетняя Майка с подружкой, опасливо оглядываясь, идут по знаменитому полуденному Привозу. Сумочки обе на всякий случай держат впереди себя, за застежки, еще и руками к телу прижимают. Чего приперлись на шумный одесский рынок из анекдотов – ни одна, ни другая не знают. Интересно ж. И страшно, само собой. Так что девки то вздрагивают от каждого шороха, то ржут дружно над вывесками «шкарпетки чоловичьи» и «играшки для немовлят». И какая-то колоритная бабка им попадается, которая говорит скрипуче так: «Девочки, да шо вы тут ещехочетев обед найти?» И тут же продавщице – «Дайте треску!» А та совсем юная, зеленая девочка, вдруг смущается и напряженно так: «Треска – это… рыба?» А бабка, как будто ждала: «Нет, едить твою ж мать, курица!» И снова они хохочут-заливаются. Молодость – она же такая, смешливая почти до неприличия.
Но тут Майка как-то по наитию поднимает голову и замирает. Перед ней шляпа нечеловеческой красоты. На самом-то деле просто себе шляпа с очень широкими полями, но Майке она почему-то кажется нереальной. И вцепляется чуть ли не мертвой хваткой, и платит сколько-то там гривен (на самом деле, конечно, несуразно много – на Привозе с первого взгляда определяют, с кого можно драть), и, уже не боясь за свою сумку, натягивает на голову. И