Война совести. Альберт БайкаловЧитать онлайн книгу.
етью пуговицу рубахи в синюю клетку. Взгляд из-под косматых бровей казался свирепым. Всем своим видом он вызывал какой-то трепет. Даже на расстоянии чувствовалась его первобытная сила. Закатав рукава, мужчина возился под капотом уже не нового джипа во дворе скромного одноэтажного дома, рядом с которым влюбленная парочка остановилась перекусить. Соломенная шляпа с широкими полями, какие носят ковбои с совсем уж далеких пастбищ, мешала ему работать, и он смахнул ее с головы. Теперь она болталась на тесемках за спиной.
– Oh! Russian! (О! Русский!) – Глаза девушки округлились. – What are they doing? (Что они здесь делают?)
– These people fled from Russia when Marx has came to power… Hi is a friend of Stalin. Do you know such a tyrant? He is such a Hitler… (Эти люди бежали из России, когда там пришел к власти Маркс… Это друг Сталина, знаешь такого тирана? Он как Гитлер…)
– I know neither Stalin nor Hitler. I know only Putin. Let us go from here. They probably, keep bears… (Не знаю я ни Сталина, ни Гитлера, только Путина. Поехали отсюда. В этом доме, наверное, держат медведей…)
Никита Лукич проводил взглядом сорвавшийся с места красный «Понтиак», который некоторое время стоял за забором из сетки, сунул щуп в отверстие картера двигателя, осторожно вынул его, придерживая снизу тряпкой, и посмотрел на свет. Масла было почти норма. Хороший двигатель у «Ниссана». Машине больше десяти лет, а хоть бы хны. Знай, подливай и следи за тем, чтобы до нормы все было, и не гоняй. На всю жизнь бы хватило. Ан нет, придется скоро расстаться. Уезжает Никита Лукич на свою историческую родину, которой не то что он – отец его не видел. Оставили их далекие предки край родной по причине смуты еще в двадцатом году прошлого века и бежали в китайский Синьцзян, откуда перебрались в Романовку, образованную старообрядцами. Огромное по тем временам поселение. Однако и там не задержались. Пришедшие в сорок девятом году к власти коммунисты предложили покинуть страну. Отец Никиты родился уже в Гонконге, из которого при помощи ООН его родители переехали и осели в США. Долго мыкались по миру.
Со вчерашнего дня Никита проехал не одну сотню миль по жаре и прериям. Сначала отвез из Медфорда в Портленд семью и вещи. Потом вернулся в Сейлейм, чтобы попрощаться и получить благословение от старейшего жителя русской православной старообрядческой общины деда Елизара. Однако старик уже долго хворает и, по всей видимости, больше уже не поднимется. Взял-таки возраст свое, и предстанет в скором времени праведный старец пред Богом.
Стукнула входная дверь. Никита Лукич обернулся.
На крыльцо ранчо выскочили две белокурые девочки-погодки – Акулина и Вера. По-взрослому сосредоточенные, они сбежали по ступенькам и устремились прямиком к джипу Никиты Лукича:
– Uncle, uncle, the grandpa is calling you. He wants to say goodbye! (Дядя, дядя, дедушка зовет, прощаться хочет!)
– Слышу, не глухой! – Он грустно улыбнулся, присел на корточки и вытянул навстречу малышкам руки. Оказавшись в его объятиях, они вдруг присмирели и замолчали.
– Почему на басурманском языке говорите? – строго нахмурил брови Никита.
– Деда кличет! – выдохнула Акулина на русском языке.
– Вот это уже по-нашему! – повеселел он, потрепал девчушку по голове и встал. – Кличет, так ведите!
– Пойдем! – Вера обхватила его ручищу своими ручонками и потянула к дому.
Увлекаемый племянницами, Никита поднялся по деревянным ступенькам просторного крыльца и оказался в горнице. Несмотря на то что дед Елизар тоже не помнил родины, а все его детство и отрочество прошли в далекой Маньчжурии, дом строил по сложившемуся на Руси укладу. Правда, не было здесь печи. Ни к чему она. Климат и так жаркий. Зимы почти нет. А хлеб пекли на улице в небольшой пекарне сразу на всю общину. В магазинах не покупали. Не здоровая она, мирская пища. К тому же басурманская…
Никита прошел в двустворчатые двери и оказался в крохотной спаленке с бревенчатыми неоштукатуренными стенами. Здесь, на деревянной кровати, лежал под почерневшими образами дед Елизар. Седая борода, белоснежное исподнее и подушка делали испещренную глубокими трещинами морщин кожу на лице почти черной. Рот приоткрыт, словно жажда мучит, но взор ясный. Руки вытянуты поверх одеяла.
– Пришел Никитка! – Дед не глядел на двери, но словно видел его. – Оставьте нас!
Поп местной старообрядческой церкви и старшая дочь Елизара, Авдотья, словно тени, несомые легким дуновением ветерка, вышли прочь.
– Поди сюда, Никитка, – слабеющим голосом велел старик.
Никита подошел ближе.
– Уезжаешь? – с затаенной тоской спросил дед и выжидающе уставился на внука.
– Уезжаю, – кивнул Никита. – Благословите…
– Благословлю, – успокоил он его. – Не торопись. Поди ближе. – Дед поднял сухонькую руку и сделал знак.
Никита подошел к кровати вплотную.
– Скоро на землю родную ступишь, – с придыханием сказал дед Елизар. – Поклонишься за меня истокам нашим.
– Поклонюсь, деда, – заверил Никита.
– А мне, видать, не суждено. – В глазах старика появилась такая тоска, что у Никиты защемило сердце. Он отвел взгляд