Алессио Гаспари. Вместо мавзолея. Калле КасперЧитать онлайн книгу.

      Я помню зеркала, натертые до блеска,

      Наряды помню – шелк, парча и мех.

      Любая, помню, как писалась фреска

      И Симонетты помню звонкий смех.

      Неужто красота – смертельный грех?

      Я помню голос – голоса – в соборе,

      Призывы все изысканное сжечь.

      Я роковую помню эту речь!

      «В костер картины, украшенья – в печь!»

      В те времена он был еще в фаворе.

      Потом его сожгли. Так, изощренно,

      Монаху отомстили зеркала.

      Спровадила Fiorenza[1], приняла Геенна

      Того, кто думал, что искусство тленно.

      И били радостно колокола.

      Я помню Палатин опустошённый,

      Когда из Рима убыл Константин.

      Туман в то утро выполз из низин,

      Парил как будто в небе паланкин.

      Все думали: о, царь наш умудрённый…

      Все думали, что царь наш умудрённый,

      Столицу бросив, царство сохранил.

      На каждый городок не хватит сил:

      Византий впредь – мерило всех мерил.

      Все думали: он мудрый, умудрённый!

      Он умудренный, воцарилось мненье —

      А он всего лишь от химер бежал.

      Фаусте бы он яду дал бокал!

      Но он рассвирепел и возжелал

      Убить жену мучительно в бассейне.

      Узрев жену ошпаренной в бассейне,

      Он сдал столицу, сдал свой Пантеон,

      Венеру, Аполлона предал он —

      И погрузились наши боги в сон…

      У нас о нем другое было мненье.

      Я помню смрад и рокот Колизея,

      Львов на арене, venationes, кровь[2].

      И каждого я помню дуралея,

      День убивающего вновь и вновь

      Тут, на ступеньках, от восторга млея.

      Я помню гладиаторов свирепых,

      Жизнь против жизни, слава или смерть,

      И помню императоров нелепых

      На крыше собственного мавзолея,

      Внизу толпы довольной круговерть.

      Я помню целомудренных весталок

      На мраморных ступенях Колизея —

      Особо почитаемых особ.

      Удел у них, на самом деле, жалок,

      Неведом им земных страстей озноб.

      И полюбивших помню я весталок,

      Зарытых заживо, другим в урок…

      Десяток, помню, написал я строк

      В честь этих, самых милых мне весталок,

      Строк десять – вместо мавзолея.

      Я помню красный цвет Фиорентино,

      Блаженного – аквамарин.

      Марию помню, томную, Бронзино,

      Пармеджанино молодого сплин.

      Лукрецию, со сломанным кинжалом —

      Кровь капает с нагой груди.

      Мадонну с гарпиями помню, в алом…

      Буди, о память, лица все, буди!

      Я помню кардинала ди Биаджо,

      С змеею там, срамные где места,

      И помню проститутку Караваджо —

      Красавицу, родившую Христа.

      Я помню Рафаэля Галатею,

      Чистейшую, среди морских зыбей,

      И больше никого упомянуть не смею —

      Ни девушки, ни фрески нет нежней.

      Отец сказал: «Мы родом из Коринфа,

      Оттуда заселялись Сиракузы…»

      А я, у грота Аретузы,

      Вдруг закричал: «Праматерь наша нимфа!»

      Потом увидели каменоломню,

      Афинских пленников могилу,

      Teatro greco… Кланялись Эсхилу.

      Все это помню, помню!

      Спустя полгода он уже в гробу.

      «Проклятый мотороллер!» – плачет мама.

      Немного крови высохшей на лбу…

      Такая драма.

      Он пел везде, по всей стране,

      В Милане, Риме и Катанье.

      В Вероне, помню, на коне,

      В грязи – в Палермо, на спине,

      В Тревизо – в ванне.

      Он Верди пел, легко брал «до»,

      Мог страстным быть, особенно в терцете.

      Беллини пел, все роли, «от» и «до».

      Про