Там, где растет синий. Юна ЛетцЧитать онлайн книгу.

      Нефтяные заводы горели, и человечество тушило доказательства своей невиновности, животным некуда было идти, происходил суматох, разделение: выцветали парчовые ориентиры (испорченные), громоздкие общества падали на руины религий, режимы кувыркались – из ежа в рукавицу, кавычки всюду вклинивались, как сорняк или теория, – всё было в кавычках, меток мало осталось. И уже ветер остановился, и уже бык как бы сдох, но красной тряпкой продолжало веять на виду у всех истошное всемогущество человека, расшитое золотыми то ли корытами, то ли горами.

      Это продолжалось – сомнения, гуттаперч, попытка власти, это разрасталось и лопало на множество остаточных явлений, которые группировались и мимикрировали подо что-то невнятное, так что в итоге мир, где существование было как цепь состояний, чихнул и кончился, а закрепился вдруг другой мир – буквальный и сплошной с первого взгляда, но, если проникнуть в суть, можно было наблюдать новые слои.

      Многое осталось: города остались, и главный остался город. Тот, в котором на улицах лепили ветра из полей, ползали метрономы, ломаные языки, оскомины на лицах, музыкальные портреты – живьём (болтовня, интерпретации), в этом городе никогда не хватало времени ни на что и хватали что попало – общий город. Такой, где искомое – единица, но результат уже толпа, а ещё там топот, пережимания, пантомима развития, манерность, хлопоты, марсианские вторжения, всё без идеи, разума, система выводов умерла и высохла.

      В этом городе было бы исподволь, был бы катионовый всплеск, аплодисменты, была бы одна история на миллион голов, были бы перекатывания (подробности интересней сути) – и всё это было, но было и вот что.

      Люди пропустили урок. Они с двойным азартом продолжили играть в перетягивание пустоты, все тянули прямо и под углом, ходили на курсы по перетягиванию, учили языки, жесты, и никто, конечно, и подумать не решился, откуда эта пустота берётся. Как это происходит и где нервные нитки протянуты, – вот об этом редко кто думал, а просто покупали себе новые победы за четыреста орденов, или присматривали короб с видом на суперкороб, или продолжали традицию обнимать титулованного палочника каждые три дня. Все тянули, мерили, растили пустоту, конвертировали пустоту.

      Развивая искусство сгибания языка, моделируя для себя электрические зубочистки семнадцати видов, внедряя приборы для прослушивания пуговиц, люди упускали из внимания, как постепенно разрасталась дыра внутри материи – сначала, потом внутри них. Люди заперли страх, как пот в подмышках, убеждая себя, что это просто тактический выключатель сработал, когда не помог ни вождь твёрдый и глянцевый, ни шёлковые мозги азиата. Подумав, что это постановочная ночь, они провалились не сквозь землю, но в сон. Некоторые иногда просыпались, тёрли глаза тёрками, но от этого темнота не становилась яснее, и вскоре они снова погружались в дрёму.

      …А тем временем возникали ненавязчиво новые образования, из идей целые острова росли, и это были не дырявые острова (как бы он дырявый на воде крепился?!), не острова-пончики и не острова-парашюты, это были цельные, плотные куски жизни, хранители не пустот, но истинных ценностей.

      МАДРУГАДА

      Предвкушение мысли

      Соль мешала ему подпрыгивать, и тогда оно выкинуло соль и стало штормом, стало озером вздыбленным, на котором в грубых узконосых лодочках, вырезанных из дерева, пропитанного соком haoma, восседали тела нерыбаков и куколок сезонных в гипнотических юбках, скользивших по макушке непоседливой воды. Нерыбаки тянули из воды ниточку, облепленную свежими символами, а куколки чёрные и белые моргали серебряными веками, приглашая проплывавших мимо в комнатах-плотах отшельников к совместному дрейфованию по коридорам жизни, устроенным в маленьком тоннеле между двумя расписанными под впечатления скалами.

      В воде стояли фонари, стояли деревья на цыпочках (галерея поз), но деревьев ночью не видно было, только их очертания, и с разных сторон можно было усмотреть что-то совсем иное, как то: звезду, дом, сонь, бездну или профиль кропотливого Муэда, администратора кресла, который, не имея собственной тени, удачно довольно вписывался в чужие серые силуэты. Но сейчас уже говорить о нём было нечего, деревья как деревья стали, темнота спряталась в светосейф, и началась мадругада – цветовой сгусток.

      Это была привычка то ли, то ли необходимость такая проскальзывала у них: перед рассветом, когда ещё темно было и ни одной выскочки, кроме лампадок узорных в воде, кроме скал, спаянных друг с другом в неподвижную искру (каменная крутъ), они брали свои разноцветные лодки вертлявые и клали их прямо на осторожный этот батут, вспученный воздухом. Они любили вместе выплывать перед рассветом на водяную площадь и прогуливаться на лодочках, вырезая из среды образно намёки, охотясь за идеями, доступом, проекцией и укладывая по местам трофейные мысли, попавшиеся доверчиво на поверхностные рецепторы.

      Сэвен тоже сел на свой плед и погнал лодку к середине воды, откуда горизонт весь открывался выпукло и можно было смотреть с хорошей точки, как на голубое жидкое желе налипают упругие тела нерыбацких доу, как облака ставят на воде свои наивные спектакли и сонные холодные ещё световые потоки, как крики,