Сады и бабочки. Антология помнящих об утраченном Рае. XIX, XX и начало XXI века. АнтологияЧитать онлайн книгу.
мы слышим надсаженный голос Марины Цветаевой, прошедшей через всё то, что в 1912-м увидел Клюев:
За этот ад,
За этот бред,
Пошли мне сад
На старость лет.
А дальше уже мы движемся по «Мичуринскому саду» вместе с Ярославом Смеляковым, который, не то любуется, не то ужасается его экспериментальным хозяином, напоминающим маркиза де Сада:
Если это нужным он сочтёт,
яблоня, хрипя и унижаясь,
у сапог властителя валяясь,
по земле, как нищенка, ползёт.
Точно так же я не мог пройти мимо садов-мутантов, садов-уродцев, которые расцвели в русской поэзии в последней четверти ХХ века: «И белые тяжёлые сады вращаются, как жидкий паровоз». Или: «…чтоб, наконец, свинтил свои детали / сей влажный сад / в одну из нужных поз». Да-да, сей конструктор –
Саша Ерёменко. Как отличается этот сад от вертоградов ХIХ столетия! Как будто разные по ним ходят существа. Трудно также представить, дабы Фёдор Тютчев, Владимир Бенедиктов, Пётр Вяземский, Афанасий Фет, Аполлон Майков или Яков Полонский сподобились бы вполне определённой эмоции Виталия Кальпиди: «Он ненавидел этот сад, / зазубренный до можжевельника. / От вторника до понедельника / он ненавидел этот сад». А вот и совсем полный отказ от сада устами Евгения Бунимовича: «с тех пор как царица дай бог памяти / кажется елизавета / лишила меня и мой народ права на землю / я полагаю сад / это не моя тема». В 1987 году подвижник Листвянской художественной галереи, что на Байкале, Владимир Пламеневский, вообще, пишет летальное стихотворение: «Смерть сада».
Может, так оно и было – в 1987 году… Поразительно, что примерно в это же время рождается стихотворение у донецкого москвича Николая Переяслова с более чем красноречивым названием – «Пространство для сада». А заканчивается оно так: «Боже! Дай выжить пространству для сада. Хоть бы – в строке…» То бишь вне «строки» Сада уже будто бы не существовало…
Но недаром САД таит в себе БАБОЧКУ. Подобно ей, он только кажется, что умирает, а на самом деле – перевоплощается, преображается. «И всюду Гефсиманский сад, / Где только есть сады…», – провидел в 1990 году замечательный Владимир Соколов, наследовавший сады ХIХ века.
Л. Г. Каков посад – таков и сад! Разрушенный воздух эпохи диктует законы поэтического восприятия тем поэтам, которых ты сейчас процитировал. В таком металлическом или пластмассовом мире, в котором мы все оказались к семидесятым годам ХХ века деревья и впрямь могут быть привинчены к земле болтами, как у Александра Ерёменко. Но ведь есть ещё и внутреннее зрение и прозрение Поэта. Я говорю сейчас о классике советской эпохи Владимире Соколове, которого тоже мы тут охотно цитировали. Он «видел душой», как и надлежит поэту. И одарил окружающий его непривлекательный внешне мир прекрасными заснеженными садами. Он жил и писал так, словно советской власти вовсе не существует, а существует цветущая сирень, кипящий жасмин, снежные лилии и заснеженные аллеи. Свинцовый век не до конца разрушил и заасфальтировал всё окрестное пространство.