Лествица, возводящая на небо. преподобный Иоанн ЛествичникЧитать онлайн книгу.
юбви. Такую, думаю, лествицу видел и Иаков, запинатель страстей, когда покоился на подвижническом ложе. Но взойдем, умоляю вас, с усердием и верою на сей умственный и небошественный восход, начало которого – отречение от земного, а конец – Бог любви.
Преподобный отец премудро рассудил, устроив для нас восхождение, равночисленное возрасту Господнему по плоти, ибо в возрасте тридцати лет Господнего совершеннолетия гадательно изобразил лествицу, состоящую из тридцати степеней духовного совершенства, по которой, достигнув полноты возраста Господня, мы явимся поистине праведными и непреклонными к падению. А кто не достиг сей меры возраста, тот еще младенец и по точному свидетельству сердца окажется несовершенным. Мы признали за нужное прежде всего поместить в этой книге житие (преподобного) премудрого отца, чтобы читатели, взирая на его подвиги, удобнее поверили его учению.
Краткое описание жития аввы Иоанна,
игумена святой горы Синайской, прозванного схоластиком[1], поистине святого отца, составленное монахом Раифским Даниилом, мужем честным и добродетельным
Не могу сказать с достоверной точностью, в каком достопамятном граде родился и воспитывался сей великий муж до исшествия своего на подвиг брани, а какой град ныне покоит и нетленной пищей питает сего дивного – это мне известно. Он пребывает ныне в том граде, о котором говорит велегласный Павел, взывая: наше же жительство – на небесах (Флп. 3, 20); невещественным чувством насыщается он блага, которым невозможно насытиться, и наслаждается невидимой добротой, духовно утешается духовным[2], получив воздаяния достойные подвигов и почесть за труды, не трудно понесенные, – тамошнее наследие; и навсегда соединившись с теми, нога которых стоит на правом пути (Пс. 25, 12). Но как сей вещественный достиг невещественных сил и совокупился с ними, это я постараюсь изъяснить по возможности.
Будучи шестнадцати лет телесным возрастом, совершенством же разума тысячелетен, этот блаженный принес себя самого, как некую чистую и самопроизвольную жертву Великому Архиерею и телом взошел на Синайскую, а душой – на небесную гору с тем, думаю, намерением, чтобы от видимого того места иметь пользу и лучшее наставление к достижению невидимого. Итак, отсекши бесчестную дерзость отшельничеством, этой обладательницей наших мысленных отроковиц[3], восприяв же благолепное смиренномудрие, он, при самом вступлении в подвиг, весьма благоразумно отогнал от себя обольстительное самоугодие и самоверие, ибо преклонил свою шею и вверил себя искуснейшему учителю, чтобы при благонадежном его руководстве непогрешительно переплывать бурное море страстей. Умертвив себя таким образом, он имел в себе душу как бы без разума и без воли, совершенно свободную и от естественного свойства. А еще удивительнее то, что, обладая внешней мудростью, он обучался небесной простоте. Дело преславное! Ибо кичливость философии не совмещается со смирением.
Потом, по прошествии девятнадцати лет, предпослав к Небесному Царю своего учителя как молитвенника и заступника, и сам он исходит на поприще безмолвия, нося оружия, сильные на разрушения твердынь (2 Кор. 10, 4) – молитвы великого (своего отца), и, избрав место удобное к подвигам уединения, в пяти стадиях[4] от храма Господня (место это называется Фола), он провел там сорок лет в неослабных подвигах, всегда пылая горящей ревностью и огнем божественным. Но кто может выразить словами и восхвалить сказанием труды его, там понесенные? И как явно представить всякий труд его, который был тайным сеянием? Впрочем, хотя бы через некоторые главные добродетели известимся о духовном богатстве этого блаженного мужа.
Он употреблял все роды пищи, без предосуждения разрешаемые иноческому званию, но вкушал весьма мало, премудро сокрушая и через это, как я думаю, рог кичливости.
Итак, малоядением угнетал он госпожу оную, то есть плоть, многого похотливо желающую, голодом восклицая к ней: «молчи, престань»; тем же, что вкушал от всего понемногу, порабощал он мучительство славолюбия, а пустынножитием и удалением от людей утолил он пламень этой (то есть телесной) печи, так что он совсем испепелился и угас совершенно. Милостыней и скудостью во всем необходимом стойкий сей подвижник мужественно избежал идолослужения, то есть сребролюбия (см. Кол. 3, 5), от ежечасной смерти душевной, то есть от уныния и расслабления, восставлял он душу, возбуждая ее памятью телесной смерти, как остном[5], а сплетение пристрастия и всяких чувственных помыслов разрешил невещественными узами святой печали. Мучительство гнева еще прежде было в нем умерщвлено мечом послушания, неисходным же уединением и всегдашним молчанием умертвил он пиявицу паутинного тщеславия. Что же скажу о той победе, которую тот добрый таинник одержал над восьмой отроковицей[6]. Что скажу о крайнейшем очищении, которое сей Веселеил послушания начал, а Владыка небесного Иерусалима, придя, совершил Своим присутствием, ибо без этого не может быть побежден диавол с сообразным ему полчищем. Где помещу, в настоящем нашем плетении венца, источник слез его (дарование не во многих обретающееся), которых тайное
Схоластиками в древности назывались риторы, законоведы или вообще люди ученые. –
В славянском переводе: «умом единым радуясь о Уме мысленно созерцаемом».
Т. е. страстей. См. ступень 10, главу 3.
Стадия (стадий) – мера длины, равная 192 м.
Остен – жало, игла.
Т. е. гордостью, которая в числе главных восьми страстей есть восьмая.