Не подводя итогов. Юрий СлепухинЧитать онлайн книгу.
нет у нас уверенности – окажется ли в конечном счете их баланс положительным или отрицательным. Ровно никакой уверенности, иначе зачем бы так упорно молились мы о «добром ответе на Страшном судилище Христовом». Сомневаемся, значит, трепещем, коли постоянно надоедаем с этой просьбой (как будто она и впрямь могла бы повлиять на решение того Верховного Трибунала, пред которым – как было когда-то обещано на великолепной своим грубым чеканом варварской латыни XIII века – quidquid latet apparebit, nil inultum remanebit).1
Впрочем, смиренный отказ от права на конечное суждение не есть признание неспособности вообще оценивать людей и события. Что сегодняшние наши оценки не обязательно совпадут с теми, которые потом вынесет история, – само собой разумеется. Рассуждая телеологически, даже в катастрофе 1917 года следует предположить некий благой смысл, но это не мешает нам рассматривать сегодня большевизм как социальную чуму.
Естественно также, что наши оценки субъективны. Свидетель своей страны и своей эпохи, я и не могу быть беспристрастным, поскольку не с Марса откуда-нибудь наблюдал все это, но находясь в числе действующих лиц. Мое поколение делало эту эпоху, пытаясь воплотить в жизнь свое видение новой, пост-императорской России, – кто-то под красным флагом, кто-то под трехцветным. Гражданская война была ужасна, еще ужаснее оказался ее исход: проиграли в конечном счете оба лагеря. По чьей вине? На это никто не может ответить и по сей день. Скорее всего, вина – как обычно бывает – поделена более или менее поровну, заниматься же скрупулезными подсчетами теперь бессмысленно. Единственное, что остается тем, кто доживает свой век с запоздалым осознанием собственной доли ответственности за страшную судьбу погубленной родины, это попытаться правдиво, исповедально рассказать «о времени и о себе». Главным образом, конечно, о времени – и не в назидание потомству, поскольку способность моих соотечественников извлекать пользу из уроков прошлого весьма сомнительна, а просто как документальный, из первых рук (это важно), материал для будущих историков.
Едва ли им будет не хватать воспоминаний и записок о Гражданской войне (правда, лишь с одной, белой, стороны, т. к. в СССР на эту тему ничего путного не публиковалось, а рукописи – если и были правдивые – наверняка сгинули потом в бездонных архивах НКВД). Но воссоздать, скажем, приближенную к истине картину событий 1941–45 годов может оказаться непосильной задачей – из-за тех гималаев беспардонного вранья, что уже нагромождены за последние тридцать лет советскими певцами и летописцами «Великой Отечественной». Головоломно противоречивыми найдет историк XXI века и самые обычные сведения о жизни в СССР, почерпнутые из книг, изданных «там» и «здесь».
В этом смысле, мне думается, ни одно дополнительное свидетельство не окажется лишним. Я не обещаю сенсационных откровений, просто хочу поделиться некоторыми мыслями по поводу фактов как широко известных, так и бывших предметом умолчания. Не помню, кто из советских поэтов сказал: «Чем эпоха интересней для историка, тем она для современников печальнее». Наше время было временем скорби – так порадуемся хотя бы за тех, кому предстоит его изучать.
ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ
Для начала представим самого автора: Болотов Николай Львович, место и дата рождения – Саратов, 1 января 1900. Семейное предание гласит, что матушка ощутила приближение радостного события, сидя за праздничным столом в ожидании боя часов, встреча Нового года оказалась таким образом несколько скомканной. Но, поскольку роды были не первыми, прошли они на диво легко и скоро, так что на свет я появился буквально в первые минуты столетия.
Много лет спустя это забавное обстоятельство покажется мне знаменательным, и, не исключено, именно оно станет первым импульсом к тому, чтобы вообразить себя в роли этакого свидетеля эпохи. Вторым, уже более осознанным побудительным толчком явилось, как ни странно, беглое (всего труда, каюсь, не одолел) прочтение «Жизни и приключений» моего однофамильца или родственника Андрея Б., тоже прожившего достаточно долго – родился он в царствование Анны Иоанновны, а умер уже при Пушкине, девяноста пяти лет от роду.
Был ли почтенный Андрей Тимофеевич и в самом деле моим предком, не имею ни малейшего понятия. К стыду своему, вообще не знаю истории нашей семьи – в отрочестве не интересовался, юность же пришлась на такое время, когда было уже не до родословных. Да и не осталось у кого спросить. Один брат погиб в армии Самсонова, другого застрелил пьяный солдат весной 17-го, а полугодом позже в Москве на Стромынке шальною пулей был убит отец, во время перестрелки между юнкерами и красногвардейцами пробиравшийся к больному по срочному вызову. Третьей смерти в семье мама не перенесла.
Оставшись одни, мы с сестрой решили уехать на Дон, подальше от торжествующего гегемона. Выбраться из Москвы удалось только в декабре. Лиза, младше меня двумя годами, по пути подхватила сыпняк; похоронив ее в Новочеркасске, я записался в Добровольческую армию (полк генерал-майора Боровского). Ну, и пошло-поехало.
Что еще для первого знакомства? Половина моей неоправданно долгой жизни прошла в отечестве, вторая заканчивается на чужбине. Не сожалею ни о том, ни о другом. Случись мне покинуть Россию тогда, в двадцатом,
Скрытое станет явным, ничто не останется неотплаченным (из гимна «День гнева»).