Неспящие. Ольга РомановаЧитать онлайн книгу.
езжил над горизонтом сознания тёплым, прощальным светом.
Звёзды гасли одна за другой. Забытое солнце привычно всходило над проклятым миром; равнодушно и вяло смотрело оно на землю. Так смотрит надсмотрщик, успокоенный властью.
Вековечный скрежет от Вечного Колеса[2] полнили его страхом. Бежать. Бежать без оглядки.
«Куда?»
Где то место, где можно укрыться, сбежать от себя самого?
Он был осуждён.
Дела судили его.
В оковах раскаяния он падал в новую жизнь. Сколько боли и крика.
Или это ветер бил о стекло пытаясь прорваться внутрь спальни?
Новый Адам снова изгнан на сцену. Вечный актёр, не помнящий кто он, откуда. И этот хохот в ушах, холодный и злой: «В день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете как боги, знающие добро и зло».[3]
«Верните незнание! Не хочу! Не хочу! Не хочу-у-у…!»
Воды Стикса несли его прочь от надежды. То, что знала душа стремительно гасло; как пламя оплывшей свечи трепыхалась в агонии память. Знание – зло.
Кричала женщина; от боли, от радости.
Время пришло, и тьма материнской утробы извергла его из себя со слезами; так провожают покойника.
«О горе мне, грешному!»
Последний вздох Бесконечности. Он – человек. Мокрый, в крови, дрожащий от страха, маленький человече, – потомок проклятой Евы.
Сильные руки старухи крепко держали его; так вцепляется смерть.
Образы прошлого обезумевшей лошадью пронеслись перед ним: жертва, палач. Где он споткнулся? Где отвернулся от Бога?
«Как я устал».
– У вас мальчик, миледи, – услышал он радостный возглас державшей его повитухи и следом другой: мягкий, усталый:
– Сыночек…
Как он мог возразить, спелёнатый телом младенца? Только плакать.
И он закричал.
[1] Айон – так же, как и Хронос бог времени в Древней Греции. В отличии от Хроноса Айон более тесно связан с вечностью и вечным временем.
[2] Вечного Колеса. – Колесо Сансары.
[3] В день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете как боги, знающие добро и зло. (Бытие 3:5)
Глава 1 День создания
«Это сладкое слово – свобода!»
«Вы ничем не будете владеть – и вы будете счастливы».
Клаус Шваб
Пробуждение было болезненным. Алекс вздрогнул и вывалился из сна с щемящим чувством потери – нечто ценное, без чего жизнь утрачивала смысл, было подло украдено у него.
«Мне снилось… Чёрт, что же мне снилось?»
Алекс любил разгадывать сны. Сны для него были такой же реальностью, как и фрагмент универсума, в котором он жил – даже больше. Мир невиданных мест и неведомых тайн. Жизнь без границ. Сон – как возможность быть кем-то другим, – не привязанным к месту создания жёлтым объектом.
О, это сладкое чувство свободы!
Во снах он был счастлив. Даже кошмары несли в себе толику пользы, ведь знание – сила.
«Вроде я умер. Я помню процессию, гроб и крик женщины… Кто она? Может судьба? Судьба говорит мне о смерти? Да, ну, ерунда… Я здоров, мой мир пугающе скучен… Вот если только Удавка заговорит меня до смерти…» – он усмехнулся. – «К тому же, сегодня – мой день, и я просто обязан чувствовать себя счастливым… Мда… А вдруг это всё же Судьба? И это сраное чувство…»
Он поморщился, представив реакцию Джун, расскажи он ей сон:
«Мне приснился кошмар».
«О, Алекс, это серьёзно. Обязательно покажись психиатру. Ты ведь знаешь, счастливый субъект… Ох, прости… Ты же пока…»
«Знаю, знаю (согласный вздох), спасибо, схожу к психиатру».
С детства он понял: быть как все – это благо, и не важно, как ты провёл этой ночью, главное – не выделяться. Не можешь бороться с кошмарами, стань частью видений, просыпайся во сне прежде, чем крик выдаст твою «ненормальность». Зверь, отгрызающий лапу ради спасения, должен терпеть.
Алекс вздохнул, стряхивая остатки сна. Боль от утраты медленно растворялась в будничной яви – простой и надёжной как топор палача. Глаза привычно скосились к окну: светало. Значит, скоро вставать.
– Свет.
Не услышав ответа, Алекс нахмурился.
«Наглеет зараза».
– Я сказал, свет!
– Прошу прощения, жёлтый объект Алекс, – женский голос под потолком был убийственно сух, – я задумалась. Какой желаете: потолочный, настенный, напольный?
«Ужо я тебе».
Мысленно улыбнувшись незнакомому слову «ужо» («где я мог его слышать?»), он постарался придать голосу жёсткости:
– Ну сколько можно? Каждое утро один и тот же вопрос. Настенный, конечно, дура бестолковая.
На жёлтой стене зажегся светильник: скрученный в знак бесконечности гибкий, белый неон. Когда-то