Надо жить. Анна МорозоваЧитать онлайн книгу.
ком кратко, слишком англоязычно, слишком актуально. «ОК», «Камон», «Крым», «Абьюз» – о чем эти песни? И она почему-то тянула с прослушиванием альбома, не читала отзывы в Сети. Потом ей попалась фотография Земфиры: ввалившиеся щеки, отчаянный взгляд. «Послушаю вечером», – решила Настя.
Антон был на тренировке, потом собирался в гости к другу. Она дала ему денег на такси и разрешила сидеть у Матвея допоздна. Устроилась на диване, поставила рядом с блокнотом бутылку вина, бокал, шоколадку. Первая же песня «Таблетки» показала, что с антуражем Настя не угадала. Она не стала наливать вина, открывать шоколад. Придвинула карандаш и начала машинально чертить в блокноте, проваливаясь в неровный, жесткий, местами истеричный ритм песни. Получилось что-то типа скачущей кардиограммы. «Ослепший кто-то прячется в яме, ему помочь нужно и хочется, только как?» Она дослушала песню и вдруг расплакалась от жалости к этому кому-то, к себе, к Земфире. Встала за бумажными платочками, высморкалась, чуть успокоилась. И погрузилась в жесткую, тревожную мелодию песни «ОК». Под зигзагом из песни «Таблетки» она нарисовала лицо девушки с большими глазами, чуть похожей на Земфиру, и прическа – наклонный зигзаг – ей подошла идеально. Вместо туловища пристроила дом, трапециевидная крыша которого начиналась сразу на месте шеи девушки. Получилось похоже на матрешку. Образ был добрый: «Дом стоит, свет горит, все о’кей, я о’кей». Только музыка кричала, что все совсем не о’кей. Настя остановила воспроизведение и какое-то время сидела в тишине. Потом поставила третий трек.
«Этим летом» – про пандемию? Похоже. В блокноте появился аквариум, на дне сидит рыба с растрепанным плавником и пишет дневник. «Мои дневники – какая-то боль, какая-то злость, записки со дна». Ей настолько отозвались эти строки, что она опять остановила запись и с минуту сидела молча, пририсовывая к дневнику вертикальный ряд пузырьков воздуха. «Записки со дна». Возможно, есть надежда от него оттолкнуться и всплыть? Или там уже обустроено уютное место с креслом-качалкой из «Икеи» и кучей красивых блокнотов?
Следующая песня под ироничным названием «Пальто» оказалась про расставание и про чью-то смерть: «Закончится крик, и кто-то умрет». Крик вместе с неторопливым «по на-бе-ре-жной» почему-то вызывал ассоциацию с «Криком» Мунка. Умрет – как? Прыгнет с моста? И «закончится крик»? Песня показалась Насте очень личной, почти дневниковой. Но зацепила она не этим. На словах «и прочитать стихи, даже если они плохи» она вздрогнула, и мост в ее блокноте получился кривобокий. Вот! Это прозвучало для нее как индульгенция, не меньше. Осталось где-то взять того, кому можно вот так просто прочитать свои стихи, не боясь показаться смешной и нелепой. Настя нарисовала под мостом небольшие волны и красивые солнечные блики. Ей вспомнились строчки Цветаевой: «Дни мои, как маленькие волны, на которые гляжу с моста». Да, они в чем-то похожи. «За всех – противу всех». Все против нас. Мы против всех. Все, хватит пока Земфиры. И вообще, наверное, хватит Земфиры. Да. Настя поняла, что ни одну из этих песен переслушивать не будет, и дослушивать альбом тоже. Ладно, пора звонить сыну и выяснять, на каком он этапе. Удивительно, но ей теперь даже хотелось, чтобы он нарушил ее одиночество. Чтобы не оставаться наедине со своими мыслями – это слишком больно. Или она до чего-то додумается и окажется перед необходимостью начать действовать. «Сейчас главное сын. Такой возраст… А у меня еще есть время».
Сын. Ее боль, ее тревога. Он слишком быстро вырос. Настя оказалась совсем не готова к его тринадцати годам. Ладно бы восемь, а лучше даже пять. Любознательный дошкольник, с которым можно ездить в зоопарк, а потом вместе делать на куске фанеры из пластилина и палочек от мороженого выгульную площадку для фигурок зверей. И чувствовать, что они есть друг у друга. «Я не считаю, что ребенок – это смысл жизни», – как-то сказала она соседке Ире, с которой подружилась, когда почти одновременно родились их дети. Но, конечно, он был ее смыслом жизни. Не потому, что это ее ребенок, думала она, а потому, что он такой замечательный. И еще – у него больше никого и нет особо. Хотя отец всегда брал его на себя два будних вечера, а бывшая свекровь, когда ушла со службы, стала приглашать внука к себе на выходные и часть каникул. Они ладили друг с другом. Бабушке нравилось в нем именно то, что беспокоило и дезориентировало Настю: его большой уже возраст, его самостоятельность, независимость суждений, непонятная логика, бесящий юмор, чуждые ей интересы. С бабушкой они разговаривали, спорили на равных, обсуждали политику, даже вместе играли в компьютерные игры. Делали вдвоем ремонт, где главной рабочей силой был именно он, ее малыш, который говорил подростковым басом: «Ба, оставь, куда потащила? Я сам перенесу». Настя в этот момент разговаривала с ним по телефону и была поражена, как прозвучала эта фраза: заботливо и снисходительно. С ней он так никогда не говорил. Ее бесило, каким тоном он заявлял: «Я в воскресенье к бабе Рае скатаюсь, она жалюзи в кухню купила, нужно помочь разобраться». Да что, твоя баба Рая, с ее логическим мышлением и математическим умом, не повесит эти несчастные жалюзи? Он поддерживал бабушку и в попытках бросить курить даже подарил ей книжку Алана Карра, после которой она продержалась почти год – до смерти своего мужа от инфаркта. Они хотя и были давно в разводе – свекровь его когда-то выгнала, не простив измены и не побоявшись