Петруша Рокамболь. Алексей БудищевЧитать онлайн книгу.
ак необходимых в детском возрасте, ему приходилось лишь воображать. Может быть, в силу того же одиночества его и потянуло так необузданно к чтению.
А ко времени поступления в гимназию сложилась уже привычка играть одному, пользуясь лишь условиями собственной фантазии. Не хватало умения ладить с новоявленными товарищами, а это опять-таки невольно толкало к одиночеству.
И с каждым годом он всё более и более уходил в свой сказочный мир. В зимние, долгие вечера, когда он засыпал, утомлённый суетою дня, его детскую кроватку окружали, таинственно выдвигаясь из сумрака, целые вереницы лиц. Хитро скалили зубы похожие на маски лица индейцев, с разноцветными перьями у темени. Скрестив на груди руки, мрачно вглядывался в зловещую даль морской разбойник. Адски хохотал бесстрашный Зверобой, потрясая широким, кривым ножом. Крался вдоль стенки обольстительный Рокамболь в чёрных шёлковых чулках и с изящным кинжалом у пояса.
Плотнее прижимаясь к подушке пылающей, отяжелевшей от видений головой, Петруша, наконец, засыпал. И всё-таки видел сквозь дымчатый сумрак дрёмы. Вот отважного золотоискателя-португальца, дона Хозе-Марию-Сальвадора, сонного, окружили команчи, хитрые, как шакалы, неслышные в движениях, как тигры в возвышенностях Корро. И, весь вздымаясь с подушек, Петруша бормотал заплетающимся языком:
– Скорее берите ваш штуцер, дон Хозе, скорее ваш штуцер!
И от сильных жестов падал с кровати на пол, пугая мать.
Его звали Петруша Баранов, этого мальчика; но в эти годы, когда его никто не видел, он любил подписываться так:
Пётр-Симон-Барандос, капитан вольных стрелков Техаса.
Или ещё так:
Натипак-Ртеп-Вонараб.
Изорвав бумажку с таким росчерком в мелкие клочки и весь розовый от счастливой выдумки, он всё-таки бежал к матери и возбуждённо сообщал ей:
– Мама, угадай, что это такое значит: Натипак-Ртеп-Вонараб?
– Ничего не пойму, – недоумевала мать.
С хохотом он кричал:
– Натипак Ртеп Вонараб – это значит – капитан Пётр Баранов, если прочитать каждое слово наоборот. Правда, хорошее имя для капитана вольных стрелков Техаса? Ртеп Вонараб? Мамочка!
Какова была сила воображения у крошечного Петруши, можно судить по следующему случаю.
Однажды, когда Петруше было всего восемь лет, мать как-то прошла мимо него в то время, как он таинственно крался из одного угла детской в другой. Петруша горько и безудержно расплакался.
– О чём ты? – обеспокоенно бросилась к нему мать.
– Да… о чём… – горько хмыкал носом и губами Петруша. – Сейчас ты спугнула целое стадо антилоп… а я три дня… не ел…
– Милый! Котик мой! – мать осыпала щёки Петруши поцелуями, тормошила его за плечи, прижимала его к груди. – Милый! Котик! Ведь ты сейчас кушал телячью котлетку! Хочешь, я сделаю тебе твою любимую яичницу?
– Не х… не х… хочу! Вяленую анти… анти… лопу… х… хочу! – плакал Петруша.
Ах, как вкусно мясо антилопы, слегка провяленное на солнце и затем хорошо просушенное под седлом техасского наездника! Ах, какая же яичница может сравниться с этой снедью!
Петруша плакал долго и горько. Мать хотела утешить его.
– Ну, позабудь об антилопах, ну, голубь мой! Вон взгляни: под кроватью тапир!
Но Петруша не унимался.
– Тапи… тапиры живут не под… кроватью, а в камы… в камышах!
– Ну вот в камышах под индейской пирогой тапир! Взгляни же! – утешала его мать.
Петруша перестал плакать, хотя в его горле что-то прыгало.
– Дай шту… штуцер! Мамочка!
В третьем классе, когда пришлось усиленно работать над алгеброй, над латинским языком, и надо было во что бы то ни стало одолеть букву ять, Майн-Рид и Эмар забылись, и фантастические образы потухли у детской кровати, как догоревшие свечи. Смерклось в детской.
По ночам Петруше стали сниться переэкзаменовки – тонкие, как лезвия ножа, женщины, со сморщенными жёлтыми лицами и длинными языками, похожими на жало. Стали сниться двойки. По утрам он иногда говаривал матери:
– А я, мамочка, сегодня опять видел во сне двойку по алгебре!
По врождённой привычке пожимая худенькими плечами и покачивая головою, он добавлял:
– Эх-ма, плохо моё дело! Эх-хе-хе-хе!
А ночью опять приходили к изголовью переэкзаменовки с тонкими сплюснутыми лицами.
Они покачивались возле на каких-то зловеще-скрипучих качелях, высовывали жалоподобные языки и перехихикивались короткими, но сердитыми смешками. Точно стая змей ползла в пересохшем, шуршащем валежнике.
Дразнили Петрушу, жалили, щекотали тело холодными пальцами эти назойливые призраки.
За недосугом, под вечным страхом провала на экзаменах, пришлось оставить все книги, кроме учебников, и за три, четыре года Петруша, пожалуй, поотстал в развитии. И тут, когда