Между исповедью и проповедью. Книга на вырост. Анатолий БерштейнЧитать онлайн книгу.
ем и страхом
Страх вовсе не в опасности, он в нас самих.
Мне было пять лет. И дело было зимой. Ночью я внезапно проснулся от стука в окно (а жили мы на четвёртом этаже). Посмотрел в ту сторону и увидел страшную бородатую физиономию, уставившуюся, как мне казалось, прямо на меня. Я закричал от страха и бросился к маме. Потом выяснилось, что это была не ночь, а раннее зимнее утро, и бородатое страшилище – всего лишь рабочий ремонтной бригады, спешно что-то переделывающий на фасаде нашего дома. Находясь в «люльке», он неосторожно задел наше окно. Испуг мой, тем не менее, был настолько силён, что ещё лет десять после этого я не мог заснуть, не посмотрев в окно и не убедившись, что там никого нет. Это был мой первый запомнившийся страх из детства.
Человек рождается, входит в этот мир с удивлением, интересом и страхом. Вот так и живёт: с интересом к жизни и со страхом жить – что перевешивает, то и определяет его мироощущение, качество и образ существования. Со временем удивление и интерес, к сожалению, уменьшаются, а какие-то страхи накапливаются. Умные люди боятся сказать глупость, выглядеть нелепо, сделать что-либо не по форме. Но по мере взросления и такие страхи уходят. У возраста есть привилегия некоторой независимости от многих необязательных условностей. Даже страх обидеть близкого человека со временем может переплавиться в бережное отношение, в защиту, заботу, но не страх. Но приходят другие.
Многие мои знакомые, преимущественно ровесники, стараются сегодня не смотреть телевизор, не поддерживать разговоров о политике и заниматься исключительно своими делами. Причин такого добровольного информационного изоляционизма, как они объясняют, несколько. Во-первых, переживания по поводу происходящего сильно подрывают психическое здоровье, так как всё бессмысленно, и жалко рвать душу впустую. И, наконец, почему надо биться головой о стену, воевать с ветряными мельницами, чтобы осчастливить тех, кто этого не хочет? На самом деле есть ещё одна веская причина, которую неудобно произносить вслух – страх. Обыкновенный страх. Банальность страха.
А есть люди, в которых живёт «первозданный страх перед истиной и перед собственным „я“», как говорил Сартр. Они стремятся ко всему немедленному, сиюминутному. Они нуждаются в знаниях, не приобретённых, а впитанных с молоком матери. Они очень боятся разрушить тот «образ жизни, при котором от них никогда не потребуется ничего сверх того, чем они уже владеют». Они боятся впустить в себя что-то новое, незнакомое, потому что это разрушит их выстроенный, устоявшийся внутренний мир. Чтобы решиться на переустройство нужно обладать настоящим мужеством.
Конечно, с какой-то частью всё равно придётся смириться, ужиться, а может и сдружиться. Потому что страхов слишком много: они появляются вновь и вновь – сначала детские, потом взрослые: страх смерти, одиночества, неудачи, страх перед совестью, перед Богом. Страх жизни. Все эти страхи прилипают так, что не отодрать. А сейчас, по понятным причинам, все страхи обострились одновременно. Страх унижает. Страх парализует волю. Страх съедает душу, пытаясь овладеть человеком целиком. Говорят, самый эффективный путь избавления от страхов, хотя бы от их части – стремление к личной свободе. На этом пути они развеиваются. Кто-нибудь пробовал?
Но есть и полезные страхи. Страх потерять лицо, личное достоинство, испортить себе некролог. Что называется, репутационные страхи. Так что – кто чего боится больше.
Взрослый взгляд
На этом свете меня огорчает только одно – то, что нужно становиться взрослым.
Коэффициент солидности
В самом начале 1990-х я, уже работая журналистом, позвонил известному директору школы. Мы не были приятелями, но знали друг друга по институту. Звоню по делу. Представляюсь, рассказываю о причине звонка. Разговариваю, естественно, на «ты». Но чувствую, что застревает у меня внутри это «ты». Уж слишком вежливо и формально держится со мной бывший знакомый, как будто бы и признав. Нет, не то чтобы он не вспомнил, кто я такой, но в первую же паузу в разговоре спросил: «Хорошо, А.А., я понял вас, но должен посоветоваться с коллегами по округу».
Я сначала сделал стойку – может, шутит так. Но нет, никаких шуток, это он со мной, с которым не раз выпивал на «картошке», перешёл на «вы». Боюсь я таких вот «очень взрослых» людей. Не по возрасту – я и сам далеко не юный, – и не по размеру живота, площади лысины или количеству седых волос. А по коэффициенту солидности. По степени внушительности. По тяжести прожитых лет и усталой опытности во взоре.
Они, эти очень взрослые мужи, как будто уже родились с отчеством, сразу папами и мамами, директорами школ или командирами полков. На этих людей давит груз значимости. У них почти всегда серьёзное выражение лица. Они боятся быть смешными. У них короткая память – они, как правило, плохо помнят детство. Они давно похоронили в себе того самого парнишку, что был обречён на вечную жизнь в их душе.
Что такое вообще взрослость? Как её совместить с детскостью? Как-то раз моя знакомая