На гранях жизни. Александр БогдановЧитать онлайн книгу.
боях против целой артели слободских парней. Выпивал на спор четверть водки, съедая неимоверное количество булок. Выиграв пари, он победоносно заламывал набекрень фуражку, расправлял могучие плечи и пускался в лихой пляс. Звонко топал по полу широкими, на кованых каблучках, сапогами и пел зычным, раскатистым баритоном:
И пить будем, и гулять будем…
А смерть придет, помирать будем!..
Словно нарочно, напоказ перед всеми, хотел бросить вызов смерти и с залихватской беззаботностью повторял:
А смерть придет, помирать будем!..
Были – юность, задор, бесшабашная отвага, ненасытная жажда смелых и сильных впечатлений. На каникулы Грацианов уезжал к отцу, заштатному дьячку, в деревню Порзовку, где в рабочее время помогал своим в хозяйстве, а свободные дни бродил по лесам, или хороводился до зари с деревенскими девками. Зимой – на Рождество и масленицу – охотился за волками, с топором за поясом и дрянным ружьишком, и один раз на удивление всей Порзовки приволок домой из лесного оврага живого волчонка, спасшись каким-то чудом от разъярённой волчицы.
Потом вдруг все куда-то пропало… Он женился, поступил на службу, и потекли трудовые, серые, незаметные дни: сегодня – как вчера, и завтра – как сегодня. Порошки, мази, сигнатурки, карточки, одно и то же и в будни и в праздник, за исключением Рождества и Пасхи. Вспоминалась вольная прошлая жизнь, и душа по-прежнему искала чего-нибудь яркого и неизведанного.
В такие минуты Грацианов говорил:
– Н-да – купоросовое житье!..
Мощные потоки буйной непочатой силы бурлили в его крови, но выхода не было. Иногда в компании Грацианов напивался, пел песни, плясал трепака и удивлял всех чем-нибудь необыкновенным: подползал на четвереньках под телегу и поднимал спиной тридцатипудовую кладь, сгибал железные ломы, завязывал в узел кочергу. Кругом ахали и одобрительно говорили:
– А-ах, ты – шарлатан!.. Чурила Пленкович!..
Он посмеивался и добродушно соглашался: – Што-ж, – шарлатан и есть!..
Весна в тот год пришла нежданно. Уже в конце февраля заголубели нежно и золотисто дали, жаркое солнце стало жадно пить снег в полях. А ко дню сорока мучеников, когда в каждой избе матери пекут для ребятишек ржаных глазастых жаворонков, обмякли вербы и засеребрились атласно-пушистыми почками.
Грацианов только что вернулся с работы, – ездил на хутор к роженице. С алчностью голодного уставшего человека он торопливо обедал. Староста из барской усадьбы сидел напротив него и молча смотрел, как он с треском перехрустывал на крепких зубах твердое, жилистое мясо.
В комнате было душно от жарко-натопленной печи, пахло аптекой, щами и пеленками.
Дождавшись, когда фельдшер проглотил последний кусок и вытер полотенцем усы, староста крякнул и сказал:
– Што-ж, Миколай Васильич, – пойдеша в усадьбу, аль нет?.. Жеребенка посмотреть!..
Фельдшер мешкотно полез в карманы за папиросами.
– Подожди вот, – дай покурить!..
– Не подох-бы жеребенок-то!.. – тревожно продолжал староста. – Сам знаешь, заводский, с аттестатом!.. Четыре радужных платили…
– Подождет, – не подохнет!.. – равнодушно заметил Грацианов. – Придешь домой, закати ему глауберовой соли… Чего ж вы ветеринара не позвали?..
– Куда по такому путю за ветернаром ехать?.. – сказал староста… – Еще застрянешь где в овражках!..
– Непременно застрянешь!.. – подтвердил Грацианов и посмотрел в окно.
По обочинам обтаявшей бурой дороги сверкали лужи воды. Улица пестрела в желтых и лиловых весенних пятнах. Чумазые ребятишки, засидевшиеся зимой в угарных избах, радостно гомонили и прудили по канавкам. Древний, ни на что не пригодный дед, в высокой заячьей шапке и коротком рваном полушубке, копошился с грабельками в руках и отгребал от избы парный теплый навоз.
Жена Грацианова Маша, худая и беловолосая, в ситцевой расстёгнутой кофте, сидела на сундуке и кормила грудью годовалого ребенка. Другой ребенок, тоже годовалый, близнец, спал в домодельной плетеной из ивовых прутьев корзине.
Грацианов повернулся к жене и, с намерением переменить разговор, сказал полусерьезно, полушутливо:
– Маша!.. Которого это ты кормишь, – Ваньку или Петьку?..
– Ваньку!.. – ответила она и прикрыла концом кофты обнаженную грудь.
Староста ухмыльнулся.
– Чу-у-дно!.. Как же ты, отец, детей своих не знаешь?..
– Да вот, дьявол ее забодай, – съягнила мне двух одинаковых!.. – засмеялся Грацианов, и его широкое, темное лицо, густо покрытое волосами, как лесной порослью, задвигалось. – Досуг мне разбираться, – рвут на все части, ни сроку, ни отдыху!.. Только и различаю по завязкам у сосок: черная – Ванька, белая – Петька…
– Ты бы пометил их, что ли, как овец… Уши резать!.. – пошутил староста.
– И то!.. – согласился Грацианов. – Да вот беда, – драть не за что будет… Нешто выкрасить обоих, – одного в красный, другого