Лиственница. Керим ВолковыскийЧитать онлайн книгу.
раинских детей, с которыми рвал фрукты на чужих участках, швырялся камнями и бегал на соседскую Цитадель собирать патроны, неразорвавшиеся гранаты и ещё подсматривать за проводившими учения красноармейцами. В городе пошаливали бандеровцы, и молодая советская власть была вынуждена вновь истреблять одну часть народа, чтобы другая его часть могла радостно трудиться и не подыхать с голоду.
Первая прочитанная мною книга – «Лис Микита» Ивана Франко. В первой молитве я обращался к боженьке на французском языке и попросил его помиловать неверующих папу, маму и тётю Риту.
В 55 году семья переехала в Молотов. Я заболел холециститом. Город переименовали обратно в Пермь.
Читал Пушкинские сказки, ныне прочно забытый роман Овод и не менее допотопного Майн-Рида. Жюль Верна не любил. Больше всего любил Лермонтова.
В 14 лет написал странное стихотворение1, которое, будучи редактором школьной стенной газеты, в ней же и поместил, за что был на следующий день вызван к директору.
Директор, Софья Владимировна Марципан, грузная дама, с отёчными ногами и задумчивыми глазами профессиональной стукачки, плюхнувшись на стул, спросила меня после некоторого молчания: «Ну что ты такое пишешь Волковыский. Тебе 14 лет, о какой молодости идёт речь. И потом откуда у тебя этот блатной жаргон?»
Дальше её понесло на политику, на «догнать и перегнать Америку», на кукурузу; не забыла подкованная дама упомянуть и Гагарина. Через полчаса, потная и красная, она замолчала также внезапно, как и начала; положила мне свою жирную руку на голову и грустно сказала: «Иди». К чести Софьи Владимировны надо сказать, что о происшествии она моим родителям не сообщила. А кому сообщила, я естественно знать не мог.
Больше стихов не писал. Год. Участвовал, по настоянию родителей, в мат-олимпиадах, а по настоянию марципанши, которая была по совместительству нашей учительницей литературы, читал отрывки из лермонтовского Демона, со сцены районного Дома Культуры.
В 1964 году, по окончании школы, поступал в МГУ на мехмат, не поступил, учился полгода в Перми, а потом в Ташкенте, куда никак не успокаивающаяся семья снова переехала. Начал по новой писать стихи. Писал о пыли, о далёких снежных горах, о летнем зное, о зеленеющих полях и об овечьем сыре. Бойко цокавшие мимо нашего дома по асфальту ослики тоже поражали моё воображение.
В Ташкенте я пережил половое возмужание, первую любовь, получил письмо от Беллы Ахмадулиной, разочаровался в моем кумире Вознесенском, после того как прослушал его бездарные стихи «Помогите Ташкенту», которые он провыл гнусавым голосом в большой университетской аудитории.
Да, землетрясение. Оно многое изменило в моей жизни – нас перевели в Москву, где я и закончил учёбу, в ставшем, наконец, доступном МГУ. В Ташкент больше не вернулся, но сохранил к нему на всю жизнь горькую безоглядную любовь.
В Москве я то сужал, то расширял свой кругозор, научился пить, материться (вслух), танцевать твист; часто влюблялся, иногда хулиганил, а два раза меня даже приводили в милицию; в политике активно не участвовал, скорее всего просто жил, познавая себя и других. Стихи писал мало и плохие; пару раз встречался с Ахмадулиной; продолжал любить Хлебникова и Мандельштама, к Бродскому слишком пылкой симпатией не проникся. Увлекался кино.
По окончании вуза устроился на работу в НИИ АН СССР, под Москвой, где и проработал благополучно десять лет. В Черноголовке, так назывался посёлок городского типа, куда меня закинула судьба, я работал спустя рукава, занимаясь в основном киноклубом и писанием статей о кинематографе; иногда писал стихи, которые зачитывал двум-трём друзьям за чашкой чая. Не печатался и не помышлял о таком деле.
В 1981 году женился и уехал в Швейцарию, где тихонько проживаю до сих пор. Жена умерла. Дочь живёт в NY. Остепенился. Стихов в Швейцарии почти не писал. Два года назад я начал писать прозу. С лета 2012-го переживаю, благодаря (виртуальному) знакомству с замечательными пермскими филологами и необыкновенными людьми Мариной & Владимиром Абашевыми, творческий Ренессанс. Начал снова писать стихи, за которые не стыдно. Все.
Затянувшаяся юность
"От одиночества не спрячусь…"
От одиночества не спрячусь.
Что делать – вовсе не придумаю.
Живу, как Богом мне назначено:
Беспечно, но благоразумно.
Затягиваюсь сигареткой.
В душе надеюсь на удачу.
И сам с собой, как птица в клетке,
О чём-то радостно судачу.
"То ли будет в декабре…"
То ли будет в декабре.
Шаг задумчив и чудесен.
В снежной крошке воздух весел,
Лёд таится в серебре.
Пелось утром. Шум в лесу.
След свежей, чем вспышки белки.
Снег слепит. Глаза, как щёлки,
Мнится
Привожу ниже. Под названием «Сын Перми».