Двойник. Путешествие Юлиуса Пингвина. Повесть о Диком Человеке (сборник). Фредерик БутеЧитать онлайн книгу.
? – спросил Вотье.
– Ты отлично знаешь, что никогда не можешь помешать мне! Садись. Отчего ты с понедельника не приходил?
– У меня много дел. Ты же знаешь, что я один из делегатов на конгресс в Америке, а он начинается через два месяца. Мне надо закончить работу, отредактировать доклады. Разве забыл? Ты же сам устроил, чтобы меня выбрали на этот конгресс, хотя другие профессора Медицинской академии и старше меня…
– Нет надобности быть восьмидесятилетним, чтобы считаться одним из светил французской науки, – сказал Меркер. – Ты отлично знаешь, что я говорю тебе то, что думаю… и что есть на самом деле. Итак, когда же ты уезжаешь и сколько времени пробудешь там?
– Я уезжаю через семь недель и буду в отсутствии месяца четыре или пять. После конгресса я хочу поехать на некоторое время к Каррелю.
– Долго мы тебя не увидим! – резко сказал Меркер.
– Я могу вернуться сразу после конгресса… Или же совсем не ездить, если ты думаешь, что я тебе буду нужен, – спокойно сказал Вотье.
– То есть ты мне пожертвовал бы поездкой, которая составит эпоху в твоей жизни и которой ты страшно интересуешься?
– Жертва не очень большая. То, что я не скажу там, скажу в другом месте. Научная истина неизбежно выйдет на свет. А кроме того, знаешь, Меркер, я, не колеблясь, могу принести тебе еще более серьезную жертву, чем эта. Не забывай, что если я стал тем, что я есть, то только благодаря тебе. Ведь когда я в девятнадцать лет, студентом первого курса, остался после смерти отца без единого су для продолжения учения… Если бы у меня не было такого друга, как ты… Да, если бы у меня не было этого изумительного, несравненного, невероятного счастья – иметь тебя своим другом… Когда я подумаю, что ты сделал тогда… Для молодого человека это совершенно исключительный поступок: ты делился со мной своими деньгами и каждый месяц давал мне столько, что я мог жить и спокойно работать.
Лицо Вотье задергалось от плохо сдерживаемого волнения. Улыбка смягчила властное лицо Меркера, и в его глазах промелькнуло нежное выражение.
– Не стоит без конца вспоминать то, что мы оба прекрасно знаем, – сказал он. – Тогда у меня денег было больше, чем мне требовалось… И… я, очевидно, умел тогда уже судить о людях, если оценил тебя. Ты всегда был моим лучшим или, вернее говоря, моим единственным другом. Я привык, ты сам знаешь, высказывать громко при тебе все, что приходит мне на ум. Так я сделал и сейчас: конечно, четыре-пять месяцев не видеть тебя, не делиться с тобой мыслями, которые я высказываю только тебе, мне будет не очень приятно.
– И мне тоже, – заметил Вотье. – Поэтому я…
– Ах, нет! Пожалуйста, без глупостей. – Меркер снисходительно засмеялся. – Ты поедешь! Не правда ли? Я этого требую. Я хотел поддразнить тебя, говоря, что ты меня бросаешь, и, конечно, ты мне сразу ответил, что при таких условиях ты остаешься… Дорогой мой, с тобой нельзя пошутить! – И он ласково положил руку на плечо друга.
– Ну хорошо, – сказал Вотье спокойнее. – Я поеду. Только как бы ты не заболел в это время, – продолжал он после короткого молчания.
– Зачем мне болеть? Этого со мной никогда не бывает. У меня прекрасное здоровье, ты это отлично знаешь, ведь ты же сам ухаживаешь за мной, точно за умирающим.
– А у тебя все-таки плохой вид. Ты слишком много работаешь. Почему ты не поручаешь всю эту работу секретарям?
Вотье указал на кучу писем, перед которыми сидел Меркер. Тот пожал плечами:
– Потому, что все решительно надо делать самому. А как только поручишь работу кому-нибудь, так уж наверняка что-нибудь да напутают… О! С самыми лучшими намерениями, от усердия, от старательности или от желания хорошо сделать… Все, что я по лености передаю другим, всегда бывает плохо понято, плохо исполнено. Может быть, это самоуверенность, мания, все, что хочешь, но я доверяю только самому себе. Мне нужно две жизни, чтобы все переделать. Я почти не сплю, никогда не разрешаю себе ни одного часа свободы и с большим трудом справляюсь с ежедневной работой. Это вечное мучение, и оно терзает меня. У меня репутация, и, по-моему, справедливая, неукротимо энергичного человека. Я честолюбив и получил полное удовлетворение своему честолюбию; в сорок лет я – министр; года через два, при первом же случае, я это знаю, я буду президентом совета. То, что я тебе говорю, не хвастовство, а истинная правда. Все это правда, но бывают моменты, когда я чувствую себя раздавленным такой жизнью и малодушно мечтаю хотя бы о кратком отдыхе. Пойми меня, друг мой, – я не живу; я – машина для работы… и для представительства. И это меня угнетает больше всего, прямо не могу сказать тебе как, потому что, в конце концов, представительство не нужно. Понимаешь? Совершенно не нужно! Это – декорация, это – парад, неизбежный, но никчемный… Да, я знаю, я сам создал себе такое существование, но, повторяю: это не значит, собственно говоря, жить. Мне незнакомы такие слова, как: бродить, мечтать, веселиться, жить… Да-да, жить! Я прежде всего должен поддерживать свою репутацию. Для всего мира я – черствый, суровый, серьезный человек… Это моя репутация, и я во что бы то ни стало должен продолжать быть таким. Я – на виду, я – на вершине, ты знаешь, мне, подобно Наполеону,