Двенадцать ночей. Эндрю ЗерчерЧитать онлайн книгу.
рывать и левый, давая отдых щеке. Все чаще она, наклоняя голову вправо, поглядывала искоса на окружающий мир. Но если игра и досаждала ей, она давала вместе с тем и ощущение скромного торжества: с того момента, как она сегодня проснулась – ровно восемь часов назад по ее часам, – она не поддавалась искушению смотреть на жизнь прямо. Спроси ее кто-нибудь, почему у нее сейчас, в сочельник, в четыре тринадцать пополудни, когда мама уже вне себя, а младшая сестра Элоиза играет в задней комнате сама с собой в джекс – в шестиконечные объемные звездочки, – правый глаз по-прежнему зажмурен, она не знала бы, что ответить. Ей попросту необходимо было сегодня держать его закрытым – и она держала.
Напротив ее головы стояло, прислоненное к стене, большое зеркало в металлической раме. Папа еще три месяца назад пообещал повесить его над камином, но оно так и пылилось тут, заброшенное. Кэй с любопытством рассматривала свое отражение в тусклом стекле. В школе учителя без конца твердили про характер, про собственное лицо: иметь его, обретать, показывать и, самое главное, творить. Кэй была убеждена, что у нее никакого лица нет, по крайней мере никакого видимого. Ее никто по-настоящему не замечал.
Папа все еще был на работе – пропадал там, как пропадал каждый день на этой неделе и в каждые выходные в этом месяце. И не только в этом, но и весь год: то он в лаборатории, то в своем кабинете, то уезжал на две недели на раскопки, то сидел в библиотеке, то участвовал в совещаниях – уследить не было никакой возможности. Сегодня после завтрака мама энергично, яростно вытерла столы и пообещала девочкам поездку на велосипедах и поход в кино. Но солнце уже зашло, а их зимние пальто так и лежали у двери, где они их кинули вчера вечером, сапожки так и стояли там же. Кэй услышала телефонный звонок – не папа ли? Видимо, придет поздно, как всегда.
Едва она начала задремывать под тихое похрустывание газеты, на которой лежала ее голова, как в гостиную, стуча, точно молотками, подошвами шлепанцев по деревянному полу, ворвалась мама.
– Так, Кэй, надевай пальто, мы выходим. И сестре скажи, пусть одевается.
Пять минут спустя на заднем сиденье машины, пуская изо рта пар в морозный воздух и нервно хихикая, девочки все еще не имели понятия, куда они едут и зачем. Но по мере того, как двигатель, переключаемый с передачи на передачу, равномерными рывками набирал обороты, их нервозность уменьшалась. Кэй все еще чувствовала маленькую теплую боль в том месте ладони, где сестра только что ее сжимала. Кэй положила эту руку себе на колени. Тьма снаружи казалась резкой и ясной, свет, большей частью белый, из окон домов, которые они проезжали, был прямым, интенсивным. Но окно машины рядом с Кэй затуманивалось от ее дыхания. Она недовольно перемещала лицо вдоль стекла, наклонялась, тянула шею – без толку. Машина тряско миновала какой-то светофор, затем двинулась по плавной дуге вниз по склону; Элл тем временем елозила ногой по полу.
– Элоиза, прекрати, – сказала мама. – Нам ехать пару минут всего.
– Но у меня что-то в сапоге. Мешает.
Кэй снова повернулась к окну. Она считала круги от фонарей на земле, посеребренной морозом прошлой ночи. Левый глаз, похоже, начал чудить от усталости – или, может быть, это обычное дело, когда глядишь одним глазом, оптика такая? – так или иначе, в центре каждого светлого пятна она явственно видела небольшую тень, тоже круглую. А может быть, просто следы ее дыхания еще не сошли со стекла? Ее подмывало открыть второй глаз для проверки – но если, подумала она, темные кружки после этого исчезнут, что это докажет? Что они там есть или что их нет? Порой, если смотришь на звезду прямо, она не видна, а отведешь взгляд – и она появляется. А звезды точно существуют. Иначе люди не загадывали бы по ним желаний.
И тут она в один миг поняла, куда они едут и почему мама не отвечала на вопросы. Машина замедлила ход и остановилась у знакомых ворот. Кэй напряглась на сиденье, по спине в его уютной, обитой тканью впадине пробежал холодок. Элл, со своей стороны, была явно разочарована. «Не хочу к папе на работу», – заскулила она и для большей угрюмой выразительности стукнула неудобным сапогом по спинке переднего сиденья.
За окошком у ворот сидел ночной дежурный – старый, степенного вида человек, узловатый и жесткий, как связка поленьев, с широкой сутуловатой спиной и белыми, подкрученными верх усами над квадратным подбородком. Кэй никогда его раньше не видела, но, когда он тяжело поднялся со стула, узнала белую рубашку, черные брюки и жилет университетских привратников. Ворота открылись, и он показал движением руки, что они могут проехать к парковочной площадке, но затем, ковыляя, вышел из своей тускло освещенной комнатки, спустился по ступенькам и двинулся за машиной. Он, казалось, угадал, где именно они припаркуются: Кэй заметила, что он направлялся прямо к тому месту, где мама, обогнув несколько парковочных ячеек и дав задний ход, в итоге поставила машину. Он перемещался по-старчески неспешно, но подошел ровно в тот момент, когда они открывали двери. Голос у него был тихий – не грубый и не лающий, как чаще всего бывает у здешних привратников. Может быть, подумала Кэй, он перед дежурством где-нибудь праздновал Рождество. После рождественских празднований люди как-то мягче всегда.
– Чем я могу вам помочь? – спросил