Дичь. Противление злу подручными средствами. Ася МихееваЧитать онлайн книгу.
истеме Ridero
Отогреемся в пабе
***
Мой путешественник, иди, не оборачивайся, слышишь?
Вертеться – долго ль до беды, иди себе, иди потише.
По грязным улицам пешком, мой Одиссей, не на трамвае,
Цирцей встречая и Горгон, собратьев и врагов встречая,
Иди, ищи его, ищи, зови его в кабак и к бабам,
Опора будь его и щит, он близорукий, тощий, слабый,
Смешной задумчивый студент, девицей предан и друзьями,
Твой сын, единственный твой свет, остаться не сумевший с нами,
Он умер, он давно в ночи. Но что Улисс без Телемака?
Иди, ищи его, ищи, как рыщет мокрая собака,
По краю запаха схватив говяжьей направленье почки,
На чью-то встречу к девяти у жестко выверенной точки.
Я ж молча кофе заварю. Подштопаю чулок лениво.
Посплю еще. Цветы полью. Накрашусь (я еще красива).
Итакский день невыносим, когда же кончится… Но длится.
Мой Одиссей, иди один.
Дай Бог тебе не ошибиться.
«Махнешь рукой – улочка…»
Махнешь рукой – улочка.
Остановишься – дом.
Я не слесарь, мать вашу. Я дудочник.
Не спрашивай, куда мы идем.
Откуда опять играет?
Волынка кричит, кричит.
Батогами ее, мать ее, матюгами.
Замолчала? …Почти.
Сверток труб, металлический ящик, мешок и немного краски.
Тельняшка, ухмылка, крысиный оскал, ясные карие глазки
Город теряет четкость, мать мою, кто я, где я?
Неугомонный сердечный ритм палкою по батарее.
Моление о уборке
В грязной комнате дочь Марии смотрит вокруг без страха:
«Пособи мне, благослови меня, тетка моя Марфа!
Валятся из рук моих даже обручальные кольца,
Все, что я мыла с охотой – так только окно к солнцу,
Да дому и мне самой сумрак и пыль постылы.
Помоги мне, Марии сестра, та, что пекла и мыла».
Жизнь нам дана взаймы, и долг этот спросят вскоре
Жадничать просто жаль; скопишь одно горе.
Тратит себя всяк так, как считает верным:
Кто-то бежит, бежит, чтобы успеть первым,
Кто-то – знайте меня! – ломит чужую гордость,
Кто-то, как нитку бус, нижет свою повесть…
Если очистить дом – будет чуть-чуть светлее.
Вкусно запахнет в нем – и люди в семье добрее.
Кончатся все равно чистые чашки, сила,
Молодость, красота – но то, что уж было – было.
Мария в небо глядит, глаза ее светятся счастьем.
А Марфа поет на кухне, и режет пирог на части.
«Первозваный и Патрикей!..»
Первозваный и Патрикей!
Заходите, святые гости, садитесь с нами.
Солнце проснулось, лед летит по реке,
Птицы взломали небо над городами.
Если зима осыпается льдинами с крыш,
Синоптики ждут наступленья Страстной Недели.
Белкой, Стрелкой ли – глянь, а уже летишь
На север, домой – как гуси и свиристели.
Энди и Пэдди, глядите, как падает ночь
Над атлантической зыбью, над ачинским трактом
Время едино, смещенье равно точь-в-точь
Смене с рила на «барыню» в третьем такте.
Дымятся снега – печется пятничный хлеб.
Вино половодьем вздымается из подвала.
Хранители наши, ветер приходит в степь
Так же, как в море.
Время уже настало.
(Марии Хамзиной)
На фоне резных декораций Вероны,
Средь роз обнаженных, гранитных законов,
Вражды горделивой, крамольных канцон
С подмостков срывается мертвый танцор.
Он шел хорошо, он жонглировал смыслом,
Плевался винцом осторожности кислым,
И вихрь маскарадом бушующих улиц
Нес гордо его, как алмазом любуясь.
Он верил балладам о дивных фэйерис,
И автора тех, что столетьями пелись,
Вошедшего в сказку небрежно, меж строк,
Он Тома-Поэта усвоил урок!
С мирского пути перепрыгнув на третий,
Главы окончание