Африка. Евгений ЗамятинЧитать онлайн книгу.

      На море бегали беляки, карбаса ходили вниз-вверх. Тарахтела лебедка, травила ящики вниз, на карбаса.

      – Все, что ли, а? – и уж хотели было поморы обратно вернуть, но тут вышло происшествие необычайное: с парохода по лесенке стали спускаться господа какие-то.

      – Это… господам-то… куды же? – опешили карбаса.

      – Но-о, глазами захлопал! Не видишь, в Кереметь к вам? Принимай живей. Ерупи-итка!

      Принимать пришлось Федору Волкову. Было их двое господ да одна девушка ихняя. И то разговаривают все по-нашему, по-нашему, а то примутся еще по-какому-то. Подивился Федор Волков.

      – Вы, господа, сами-то родом откулева же будете?

      А господа веселые. Переусмехнулись между собой, да и говорит, который бритый:

      – Мы-то? – подмигнул, – из Африки мы.

      – Из А-африки? Да неуж и по-нашему там говорят?

      – Там, брат, на всех языках говорят…

      А девушка ихняя засмеялась. Чему засмеялась – неведомо, а только – хорошо засмеялась и хорошо на Федора Волкова поглядела: на плечи его страшные; на голову-колгушку, по-ребячьи стриженную; на маленькие глазки нерпичьи.

      Показал Федор Волков господам приезжим отводную квартиру: держал нынче квартиру Пимен, двоеданского начетчика племяш. Хорошая изба была, чистая.

      Сел Федор Волков на камушке у ворот. В тишине сумерной было явственно слышно, как они там в избе разговаривали, то по-нашему, то по-своему опять. А потом заиграла девушка ихняя песню. Да такую какую-то, что у Федора инда в груди затеснило, вот какая грусть, а об чем – неведомо. И дивно было: девушка, будто, веселая, а этак поет?

      Век бы ее слушал, да поздно уж: хочешь-не-хочешь, время – спать.

      Ночь светлая, майская. По-настоящему не садилось солнце, а так только принагнется, по морю поплывет – и все море распишет золотыми выкружками, алыми закомаринами, лазоревыми лясами.

      Не то во сне снилось Федору Волкову, не то впрямь это было: будто, опять пела девушка ихняя, а он, будто, встал, оделся и по улице пошел: поглядеть, где же это она поет-то ночью?

      Идет мимо Ильдиного камня, а на камне белая гага спит – не шелохнется, спит, – а глаза открыты, и все, белое, спит с глазами открытыми: улицы изб явственных глазу до сучка последнего; вода в лещинках меж камней; на камне – белая гага. И страшно ступить погромче: снимется белая гага, совьется – улетит белая ночь, умолкнет девушка петь.

      И опять – не то сон, не то явь, а только будто окно – темное, она – белая в окне-то и, будто, шепотом, шепотом так Федору Волкову:

      – Они спать полегли. А я не могу спать, – как же спать? А ты, милый, пришел, вот спасибо тебе…

      И еще – будто из окна нагнулась, обхватила Федора Волкова голову – и к себе прижала. А руки у ней, и грудь у ней – так пахнули – только во сне так и может присниться.

      Днем возил Федор Волков господ из Африки. На семгу ярус закидывали, лежали на ярусе два часа. И все глядел Федор на девушку ихнюю и глазами пытал: ночью – во сне ли она приснилась или…

      К вечеру вернулся обратно пароход, стал на взморье и загудел. И опять Федору же вышло везти к пароходу гостей приезжих.

      – Ну, Федор Волков, прощай. В Африку-то приезжай к нам… – и засмеялись все трое.

      И взяло тут сомненье Федора Волкова: не потешаются ли они над ним с Африкой с этой? Мотнул стриженой колгушкой своей:

      – А ну-ко-сь ей нету, Африки-то? Приедешь – ей нету? а то бы я приехал бы… – и глядел на девушку, все пытал: приснилось ночью тогда – или…

      – Нет, Федор Волков, вы им не верьте, они такие уж… Вы ко мне приезжайте. Уж там доехать – доедете, только выехать. Ну, я буду вас ждать.

      Нагнулся в низком поклоне Федор Волков и показалось: от руки – тот самый, тот самый дух, который во сне…

      И поверил в Африку Федор Волков.

      – Ну, ин ладно, приеду. Мое слово – безоблыжное.

      2

      У Пимена, племяша двоеданского, собаки не жили: годок поживет какая – а там, глядишь, и сбежала, а то и подохла. И шел слушок: оттого у Пимена собаки не жили, что уж больно он был человек уедливый. Как ночь так Пимен к конуре к собачьей:

      – Ты у меня, мерзавка, гляди, спать не смей. Даром, что ли, я тебя кормлю-то? Хлеба одного лопаешь в неделю на семь копеек…

      И пойдет, пойдет вычитывать: где же тут вытерпеть – собака не вытерпит.

      Мудрено ли, что, идучи ночью одной весенней мимо двоеданской избы, услышал Федор Волков чей-то жалобный хлип. Ближе подошел: окно открыто, то самое, и в окно – слезами облитая, горькая Яуста, старшая Пименова.

      – Ты чего, Яуста, эка, а?

      – Отец со свету сжил, заел, ни днем продыхнуть, ни ночью…

      Да полно, Яуста ли это? У Яусты волосы – как рожь, а у этой – как вода морская, русальи, зеленые. Яуста – румяная, ражая, а эта – бледная с голубью, горькая. Или месяц весенний заневодил зелено-серебряной сетью ту, дневную?