Жгучий вопрос. Михаил АрцыбашевЧитать онлайн книгу.

      А так как «довлеет дневи злоба его», то все газеты немедленно начинают по этому поводу оживленную дискуссию.

      Нынешняя осень – потому ли, что она уже восьмая по счету, или потому, что она связана с явным крушением некоей грандиозной затеи, на которую многие возлагали большие надежды, – особенно обильна рассуждениями на тему: приемлемо ли с принципиальной точки зрения возвращение в советскую Россию или неприемлемо?

      Случайность это или нет, но особое внимание этой теме уделяют газеты именно того лагеря, который не слишком благополучен по части непримиримости.

      В «Воле России», руководимой В. Черновым[1], недавно появилась преогромная статья г. Пешехонова[2], того самого, который когда-то писал, что он «очень гордится своим советским паспортом». Пешехонова немедленно подхватили многие из тех, кого я окрестил «ультрафиолетовыми», а эсеровские «Дни» присосались к этой теме так жадно, что вот уже, кажется, третью неделю не могут от нее оторваться. А в заключение выступил М. Осоргин[3], который заявил о своем полнейшем «созвучии» с г. Пешехоновым и, со свойственным ему ерничеством, ехидно смеется и над непримиримостью, и над ссылками на Герцена, и над «пафосом» не желающих вернуться в Совдепию.

      2

      Я долго молчал, наблюдая всю эту суету. Молчал потому, что для меня лично вопроса о возвращении в советскую Россию просто не существует. Молчал бы и дальше, если бы, как то и следовало ожидать, все эти толки не вызвали в измученной, исстрадавшейся эмигрантской массе известного движения и ко мне не посыпались письма читателей все с тем же «жгучим вопросом»: можно ли еще чего-нибудь ждать и не является ли дальнейшее упорство бессмысленным?

      А так как я давно сказал, что пишу не для руководящих верхушек, а именно для читательской массы, то на ее вопросы я должен ответить. Но прежде считаю не лишним сказать несколько слов о том источнике, из которого и пошла струя «возвращенческого движения». И со свойственной мне откровенностью скажу прямо, что источник этот кажется мне довольно мутным.

      И статья Пешехонова, и двусмысленная позиция «Дней», и ерничество Осоргина – все это одним миром мазано. Я не хочу сказать, будто все эти господа работают заодно с пресловутым «Парижским вестником», как известно, издаваемым большевиками специально на предмет «ловли воблы в Белом море».

      Нет, этим господам просто нужна острая тема, а им легче говорить о возвращении в пределы ГПУ, чем нам, для которых такое возвращение совершенно равносильно савинковскому прыжку из пятого этажа. Поэтому они праздно болтают на тему, которая интересна именно благодаря ее исключительной болезненности.

      Но объективно – сознательно или бессознательно, по душевной подлости или по глупости – они продолжают ту же работу, которую уже давно делают большевики вообще и «Парижский вестник» в частности.

      3

      На первом месте, конечно, надо поставить г. Пешехонова. Этот человек действительно не лишен таланта и умеет задевать самые больные струны. Центральным местом его статьи, настроение которой «Дни» правильно формулировали так – «хочу на родину при всех условиях», – является весьма поэтическая легенда.

      Один половецкий князь попал в плен к русским, обжился у них, женился, занял важный пост и забыл о родных степях. Неизвестно почему, но половецкий хан решил этого ренегата вернуть на родину и послал к нему гонца, которому дал такой приказ: если не подействуют уговоры, спой ему наши песни; если и песни не подействуют, – дай ему понюхать вот эту былинку!

      Конец виден по началу: выслушав посла – князь задумался, прослушав песню – прослезился, а понюхав былинку – бросил «все свое богачество», как говорится в сказках, и вернулся на родину.

      У Пешехонова эта легенда рассказана много поэтичнее, чем у меня, но это произошло потому, что с разным чувством мы ее рассказывали. Пешехонову нужно было кольнуть в кровоточащую ранку тоски по родине, и он, конечно, вложил в легенду весь свой пафос. Мне же этого совсем не нужно, а потому трогательная легенда, совершенно не к месту приведенная Пешехоновым, не растрогала, а только раздражила меня. Нет ничего ужаснее, как использование святого чувства в непотребном месте. И я прямо обвиняю г. Пешехонова в том, что он сознательно спекулирует на чувстве тоски по родине для того, чтобы достигнуть цели, ничего общего с родиной не имеющей.

      4

      Да, я прекрасно понимаю, что сухие уговоры не должны были подействовать на ренегата, что родная песня должна была заставить его плакать, а запах родимых полей перевернул всю его жизнь.

      Но, прежде всего, ведь мы же не ренегаты? Разве мы забыли о родине, разве мы и без песен и без запахов не плачем о ней кровавыми слезами? Где наше «богачество», какими благами окружены мы на чужбине? При чем же тут половецкий князь? Ведь половецкий князь жил на чужбине, а на родине у этого половецкого князя все оставалось по-прежнему: звучали те же песни, так же пахла горькая полынь.