Возврат. Андрей БелыйЧитать онлайн книгу.
он лукаво смеялся. Хлопал в ладоши.
А в глазах его брызгали синие искорки.
Зыбкие, ускользающие волны рассыпались бурмидскими жемчугами[1].
Наигравшись, ребенок сел на берегу и стал вызывать из бездны моря своего товарища, краба, пока голубая волна не выплеснула ребенку его товарища.
Краб был огромен и толст. Они стали возиться друг с Другом.
Ребенок хлопал в ладоши. Кидал в благодушного краба круглячками. А краб, изловчившись, запускал свою толстую клешню в белокурую головку ребенка и таскал шалуна вдоль песчаного бережка.
Потом, навозившись друг с другом, они подали друг Другу свои конечности, и толстый краб ушел в бездну моря.
А уж близился вечер… Пена сверкнула рубинами…
Окрестность замутилась бледно-синим туманом… Зазвякали высыпающие звезды…
Из-за утеса дважды полыхнула ядовитая вечерняя Молния.
Белый камень, похожий на человека, виднелся вдали на берегу: точно старик застыл, согбенный, и думал думу.
Ребенок смеялся, щуря синие очи, посматривал на камень и говорил: «Знаю тебя… Ты прикидываешься…»
Но белое очертание не двигалось. Ведь это был только камень.
И ребенок зевал… Поглядывая на береговое очертание, он шептал не без лукавости: «Приходи скорее…»
Ребенок боялся молнии и туманов… Он ушел на груду камней.
Здесь он жил. Здесь ночевал. Отсюда он смеялся над туманами.
Прилетели черные, ночные кулички… Стали бегать вдоль берега, посвистывая: «Жди-и-и…» И под эти звуки он заснул…
Серо-пепельное море отливало снежным серебром, как бы очищенным от скверны.
Низкое, волнистое облако понависло над морем, закрывая лунный серп.
Выползший краб шевелил усами и щелкал клешнями. Это он грелся на суше, поглядывая на спящего хитрыми, ласковыми глазками.
Прошлое, давно забытое, вечное как мир, окутало даль сырыми пеленами… В море раздавалось сладкое рыдание: это восторг перерос вселенную.
Низкое облачко, волнуясь и дымясь, заколебалось над морем и потом, разорвавшись от восторга, понеслось куда-то вбок своими священными обрывками.
Там, где был камень, сидел старик. Он повернул к спящему ребенку невыразимое лицо свое, бархатным басом кричал спящему: «Твое тихое счастье отливает серебром…
«Так хорошо… Так лучше всего…»
Старик пошел вдоль берега, чертя на песке мистические знаки своим ослепительным жезлом.
Это он вычислял скорость междупланетных танцев; уже он вычислял тысячелетия, но еще не перестал удивляться…
Он бормотал: «Так повелел Господь Бог». Глухие подземные удары сопровождали его слова странным аккомпанементом.
Огромный, белый горб повис между небом и землею, и лунный серп, разорвав его в одном месте, посылал на старика свои мягкие лучи.
II
Ребенок проснулся. Он лежал на спине. Ему казалось, что небесная глубина, истыканная звучащим золотом, спустилась к его лицу.
И он поднимал голову, но небо убегало вверх, и никто не знал, как оно высоко.
Ребенок озирался сонными глазами. Был прилив» Море подошло. Теперь оно лизало серые камни.
Вдали несся херувим багровым метеором, оставляя на море летучую полосу огня.
И море шептало: «Не надо, не надо…» И херувим рассыпался потоком искр.
Ему казалось, что вселенная заключила его в свои мировые объятия… Все опрокинулось вокруг него.
Он свесился над черной бездной, в неизмеримой глубине которой совершался бег созвездий.
Его тянуло в эти черные, вселенские объятия. Он боялся упасть в бездонное…
Это только казалось.
Все было тихо. Оставалось по-прежнему. Вдали слышались восклицания: таинственный старик совершал вычисления, радуясь бегу планет.
Стал ходить по серым камням ребенок. Успокаивал себя: «Это все сны… И мне не страшно…»
Море шумело. Пронеслась стая черных куличков, задевая ребенка упругими крыльями.
Пахнуло знакомой близостью. Не успел обернуться, как его плечи закутали теплым, козьим пухом, и старческая рука стала поглаживать шелковистые волосы.
Это пришел старик. Ему смеялся ребенок: «Ты опять пришел. Ты не камень…»
Старик оборвал его, гремя басом: «Так хорошо… Так лучше всего…» Сел рядом.
Тонкий, изогнутый полумесяц затерялся в голубой ясности, порвав облачные иглы, занесенные в вышину… Старик весь просиял и казался снежно-серебряным.
То он наклонялся к спящему, воздевая над ним свои благословляющие руки, то, откинувшись, сидел неподвижный, весь сверкающий.
Белоструйная седина покрывала сутулые плечи. Борода протянулась до пояса.
Серые очи – две бездны, сидевшие