Шуты и скоморохи всех времен и народов. А. ГазоЧитать онлайн книгу.
тобы довести до трона добрый совет или попросить милости для притесненных. Шутам было дано право говорить все, право, которым они часто пользовались, а иногда и злоупотребляли. Но все же официальные шуты часто были сеятелями истины, которая только этим путем достигала ушей властелинов и в противном случае никогда не дошла бы до них. Составлялись целые легенды касательно многих шутов с целью возвысить их и увековечить их имена. Таков, например, Трибуле, которого Виктор Гюго изобразил в одной из лучших своих драм. Тут, конечно, бесполезно даже и прибавлять, что исторический Трибуле не имеет решительно никакого сходства с типом, выведенным знаменитым поэтом в его драме «Le Roi Samuse» («Король забавляется»). Конечно, шутам никогда не удавалось дорасти до того героя. Но уже достаточно и того, что они время от времени стояли за правду и за справедливость, и потому-то история и упоминает их имена с некоторым сочувствием. Мы в нашем беглом очерке хотим представить на суд читателей историю шутовства, начиная с греков и римлян; мы будем говорить о тех, на обязанности которых лежало возбуждать вокруг себя смех своими шутками, остротами и фиглярством: были ли то домашние шуты или придворные, или, наконец, шутовские корпорации. Эти люди представляют в общей совокупности времен и народов явление столь характерное в историческом смысле, что нам следует подробнее разобрать его в целом ряде эпох и народностей, в том числе и в русской, так как у нас в России шутовство имеет не только общую историческую основу, но и свою народную окраску, довольно резкую и отличительную, как и все прочие стороны нашей истории. Было бы излишне указывать здесь, в чем именно сказывается эта национальная окраска, как в отношении России, так и каждой в отдельности из всех прочих народностей культурного Запада, полудикого Кавказа и Дальнего Востока; из самого изложения, из общих характеристических особенностей истории той или другой народности читатель гораздо ярче и обстоятельнее увидит отличительные черты шутовства в той или иной стране, в ту или иную эпоху.
В заключение мы укажем, что кроме перевода книги Газо «Les Bouffons» мы заимствовали некоторые дополнения к нашему труду из сборника Кирши Данилова, из книги «Скоморохи на Руси» Ал.С. Фаминцына, из статьи П.И., помещенной в «Историческом вестнике» за 1888 год и др.
Придворные шуты и скоморохи
Значение и происхождение слова «Bouffon» (шут). – Домашние шуты в древности. – Застольные шуты. – Паразиты. – Ареталоджи (Aretalogi). – Философы, стоики и циники. – Шуты. – Эзоп.
«Буффон, – говорит Фуртье[1] в своем Всеобщем словаре, – это комедиант или шут, развлекающий публику своими остротами или шутками ради приобретателя денег. Такое же название относится и ко всем тем людям, которые любят пошутить и посмеяться, увлекая других своей веселостью и возбуждая всеобщий смех». «Это такое качество, – прибавляет составитель словаря, – которое во многих отношениях можно считать весьма ценным».
Что же касается происхождения слова «буффон» (bouffon), то Фуртье, пользовавшийся «Этимологическим словарем Менажа», говорит, что некоторые производят это слово от празднества, установленного в Аттике царем Эрехтеем. Один жрец по имени Буффо, принеся в жертву первого быка на алтарь Юпитера Полиенского, или Градохранителя, убежал так быстро и так неожиданно, что его не могли ни догнать, ни остановить; кроме того, он бросил на землю у жертвенника топор и другие орудия для жертвоприношения; эти последние были переданы в руки судей; после обыденного суда оказалось, что преступен был один только топор, а другие орудия невиновны; в последующие за тем годы это жертвоприношение постоянно сопровождалось таким же бегством жреца и таким же судом над топором. Так как подобная церемония имела совершенно шуточный тон, то с этого времени и стали называть всякое шутовство и скоморошество «bouffoinnerie».
Вольтер, который привел этот анекдот в своем «Философическом словаре», прибавляет, что этому анекдоту нельзя придавать большого значения; но и мы тоже совершенно согласны с Вольтером: скорее можно поверить тому, что пишет Менаж[2] по Соме[3]; он производит французское слово «boufion» от средневекового латинского слова buffo. Так обыкновенно называли шутов, которые выходили на сцену с надутыми щеками; когда таким шутам давали пощечины, то удары раздавались очень звонко и возбуждали в зрителях громкий смех. Жерар Жан Воссиус[4] писал в своем «Этимологическом словаре», что французское слово «bouffer» означает «надуваться» или «вбирать в себя воздух»; поэтому и говорят «напыщенный человек» про гордеца, что означает, что он надут гордостью, высокомерием. По словам Литтре[5], еще до сих пор существует во французском языке слово «bouffer» в смысле надуть лицо и показать этим, что находятся в дурном расположены духа.
Шуты и скоморохи появлялись во времена самой глубокой древности; они встречаются не только среди обыкновенных смертных, но и среди богов, населявших древний Олимп. Эразм[6] в своей замечательной книге «Похвала Глупости» рассказывает нам, как боги Олимпа любили развлекаться во время своих пиршеств выходками и шутками других
Менаж был современник Фуртье.
Соме. Комментарий на книгу Тертульена, озаглавленную «De Pallio», с. 208. Соме так же, как и Казобон, считался первым ученым семнадцатого века; хотя оба они были протестантского вероисповедания, это нисколько не мешало католическим государям приглашать их к своим дворам.
Жерар Жан Воссиус был родом немец и также современник Менажа и Фуртье. Он оставил много сочинений: его сын Исаак Воссиус также считался известным ученым и даже несколько затмил славу своего отца.
См. Литтре, «Dictionnaire de la langue francaise» слово Bouffer, т. I. с. 385, 1-й столбец.
Иногда Эразма называли Вольтером XVI века. Действительно, это был один из самых ученых и самых умных людей своего времени, один из выдающихся писателей той эпохи. Лев X, Генрих VIII, Франциск I и Карл V старались наперебой привлечь его к своим дворам; но он отказывался от самых блестящих предложений, желая сохранить совершенно независимое положение; он объездил большую часть Европы и наконец поселился у своего друга Мартина Фробена, известного типографщика в Вазе.