Птицы жизни. Александр СтесинЧитать онлайн книгу.
полоса, она же – погост. Память о первопроходцах и золотоискателях, пытавших удачу в этой глуши всего каких-то тридцать лет назад. Кто из них, собрат Агирре из фильма Вернера Херцога, ввел здесь безумное новшество – могильные плиты двойного назначения? На одной стороне камня – имя и даты жизни усопшего, а на другой – немудрящая реклама какой-нибудь харчевни, сувенирной лавки, гостиницы «bed and breakfast». Лучшие предложения сезона. Кустарные промыслы вполцены. Среди рекламных надгробий не спеша прохаживаются куры. По пояс голые люди ремонтируют гробоподобный пикап. Сейчас отремонтируют, и мы поедем. Эрик уже обо всем договорился. Он – в своей стихии, по-испански шпарит как местный. Вот уж никогда бы не подумал. Хотя почему бы и нет? Как-никак он провел в Латинской Америке довольно много времени. Полгода в Гватемале, в отдаленной деревне майя, где они с Челси что-то строили под началом Корпуса мира (там и познакомились). Потом Челси ездила на Кубу: посол доброй воли из вражеской державы. Даже встречалась с Фиделем Кастро (фотография этой встречи долго висела в их нью-йоркской квартире). Эрик же в это время путешествовал по Южной Америке автостопом. От Кито до Патагонии с заездами в самые малонавещаемые точки, с месячным постоем в коммуне эквадорских художников. Затем – несколько месяцев в Никарагуа, в Венесуэле. Теперь – здесь. Словом, в его испаноязычии нет ничего удивительного («Ничего удивительного», – заборматывает себя моя зависть). И все же странно: мы дружим уже двадцать лет, но за все это время я ни разу не слышал, как он habla español. Иностранная речь, точно чужеземное войско, вторгается в то обжитое пространство, которое занимает в моем сознании Эрик. И все, что я знал о нем раньше, сразу подвергается сомнению.
Одно время он казался мне кошкой, которая всегда падает на лапы. Иначе как объяснить, что после самых безрассудных приключений он раз за разом возвращался в Нью-Йорк без гроша в кармане, но вел себя как хозяин положения и за какие-то несколько месяцев взаправду им становился? Очаровывал работодателей с Уолл-стрит, покорял иерархическую лестницу арт-тусовки Нижнего Ист-Сайда, окружал себя толпой воздыхательниц. Может показаться, что я рисую портрет отъявленного проходимца. Ничего подобного. Эрик – не проходимец, он – кошка. «Cool cat» из стихов Роберта Крили:
…И хотя понятно, что надо мной смеются,
и кругом чуваки,
даже если ловки, как кошки,
с треском проваливаются,
я-то не провалюсь,
я в своем лукошке1.
«Помнишь эти стихи?» – спрашиваю я у Эрика. Как не помнить. Крили был нашим ментором. Мы учились у него на семинаре в университете Баффало. В течение четырех лет по понедельникам заваливались к нему в кабинет около десяти утра и просиживали там по два-три часа, с удовольствием прогуливая прочие занятия. По выходным торчали у него дома – в бывшей пожарной части на углу Ист-стрит и Амхерст-стрит. И сейчас, хотя прошло столько жизней, мы по-прежнему наперебой цитируем его стихи, определявшие наше умонастроение в студенческие годы.
Как я ска-ал моему
другу, ведь я всегда
треплюсь, – Джон, я
ска-ал, хотя зовут его по-
другому, тьма окру-
жает нас, и что
можем мы против
нее, или, была не
была, купим, бля, мощную тачку,
езжай, ска-ал он, христа
ради, смотри
куда е-ешь.
В этих стихах строчки прыгают на ухабах. И пока мы с Эриком трясемся в похожем на гроб пикапе, мне приходит в голову, что Крили наверняка выдумал свою знаменитую стихотворную разбивку, путешествуя вот так, как мы сейчас, в дебрях Центральной Америки, где езда по проселочному бездорожью навязывает речи свой дробный ритм. Я делюсь этой догадкой с моим попутчиком Эриком, он одобрительно хмыкает. Еще немного, и я поверю, что он не может ответить ничего кроме этого «хм», потому что забыл английский. Глядя на нового, испаноязычного Эрика, я вспоминаю наши похождения пятнадцатилетней давности в «Русской водочной» на Пятьдесят второй улице, в болгарском клубе «Механата», в подвальных барах и чердачных квартирах Уильямсбурга. Кто из нас изменился больше, я или он? Недавно, вороша старую переписку, я не смог узнать ни его почерка, ни своего собственного. Разве что присказка, завершавшая те витиеватые похмельные письма, в которых мы силились восстановить события предыдущей ночи, до сих пор сохранилась в обиходе: «Старик Крили остался бы нами доволен».
О ранних похождениях нашего наставника можно узнать из книг Керуака, в которых юный Крили выведен под кодовым именем Рэйни. Да и не только из них. Свидетельств сколько угодно. Взять хотя бы известную запись из дневника не то Снайдера, не то Ферлингетти2 (цитирую по памяти): «В прошлые выходные к нам во Фриско нагрянул Крили. За два дня он успел дважды напиться, трижды подраться, провести ночь в участке и переспать с подругой хозяина клуба. В понедельник утром укатил обратно в Нью-Мексико». Или апокрифическое предание о том, как за час до своего выступления на высоколобой конференции Крили
Здесь и далее перевод А. С.
Гэри Снайдер (р. 1930), Лоуренс Ферлингетти (р. 1919) – американские поэты и общественные деятели, близкие к кругу битников.