Страна сосны и оливы, или Неприметные прелести Святой земли. Исраэль ШамирЧитать онлайн книгу.

      Часть I

      Источники и святыни

      Глава I Деревенский родник

      Летом пересыхает наша страна, и только в глубоких долинах, вьющихся меж гор, продолжают бить родники. Осенью крестьяне обивают маслины и собирают виноград. Зимой зеленеет пустыня, и бедуины ведут стада на восток. Весной цветет миндаль, снегом покрывая холмы. Улицы городов наших узки, дома сложены из камня, рыцарские замки торчат на вершинах…

      В отчаянии роняю перо. Кому будет понятен мой рассказ о темных, неуловимых, потаенных прелестях Святой земли? Не о знаменитых и прославленных храмах, куда стекаются миллионы паломников, но о нехоженой глубинке, в стороне от главных дорог? Кому будет понятна абсолютная причастность, влюбленность, одержимость моя ее масличными деревьями, смоковницами, родниками, террасами, коренными обитателями ее – и моя оторванность, нездешность, пришлость? Можно ли выразить это по-русски? Ведь только в наши дни[1], стараниями Фазиля и Чингиза, русский становится языком всемирным, пригодным для описания обычных чувств жителей необычных мест. Нет у меня и веры в общность жизненного опыта моего и читательского, ставшей столь нужной с тех пор, как перестали составлять книги на языках мертвых и бессмертных, безместных и универсальных, – слишком давно оказался я в этой земле, где едят лотос пополам с хуммусом. Но я не могу и отказаться от частицы себя, от своего заморского рождения, от своей русской Палестины и избрать другой язык.

      Я родился, как и ты, мой читатель, в холодной стране ржи, картошки и молока, и нет у меня удела в стране маслин, смоквы и винограда. Молодым парашютистом я бегал по закрытой со всех сторон долине Мардж-Саннур, где белый туман по утрам стелется по земле новогодней оконной ватой, и за колючей проволокой военного лагеря видел крестьянина, рыхлившего сохой землю круг масличных деревьев. Ах, как я завидовал ему, Дауду из Бейт-Лахма, Элиасу из Хизмы, Ибрагиму из Абуда! Почему мне не было дано родиться в доме у источника, на склоне холма, по которому разбегаются козы, рядом с виноградником! Почему мне было суждено оказаться в городских гетто? Если б можно было переметнуться из поселений и городов, застывших в круговой обороне, в стан этих сел, славных маслинами и виноградом, клянусь, я стал бы перебежчиком! «Уличенный в высокой измене, под кривыми мечами батыров коснулся б земли», – писал другой изменник своего народа, пишущий по-русски казах Олжас Сулейменов.

      И вдруг я понял, что остался один, и потерял всякий резон писать по-русски. Увы, я утратил и тех читателей, кого, подобно мне, унес из России в Святую землю высокий гребень весны народов. Большинство моих двойных соотечественников, русских евреев в Израиле, не видали родников в пустыне и не пили кофе с феллахами. Я представляю себе тебя, мой израильский русский читатель. На пенсии, под семьдесят, инженер из Днепропетровска, учительница из Одессы, мирно живущие в многоквартирном доме – шикуне – в Холоне. Почему он пишет про арабов? Араба вы видали – на базаре или на стройке, когда проходили мимо. Сущий разбойник с виду, усатый, он нес кирпичи в руках. Батюшки, ведь зарежет! – мелькнуло в голове, и сердце екнуло. Но пронесло. Араб – это гой, вроде украинца, только более дикий. Ему бы погром устроить или вовсе всех евреев вырезать. Что вы понимаете, молодой человек? Мы прошли войну, эвакуацию. Мы их видали. Звери, да и всё. У вас по-комсомольски бьется сердце, когда вы слышите строгие, но справедливые слова рабби Каханэ. Он все понимает. Еврейское сердце. А идише херц. Может, сейчас еще нельзя всех выселить, но придет время…

      Hе нужен мой рассказ о палестинской глубинке и коренным израильтянам: одни хотели бы от нее отделаться, другие – уничтожить, превратить в заасфальтированный жилмассив.

      И массовому туристу она не нужна: к известным святилищам проложены шоссе, а неизвестные… гм-м… неизвестны. Цивилизация оттеснила патриархальную и буколическую Палестину в глушь, подальше от больших городов и больших святынь. Но там, в считанных милях от отелей и храмов, сохранилась суть Святой земли, не зависящая от библейских и евангельских реминисценций. Ради нее, ради поисков этой сути, стоит писать.

      В Японии, где родился мой сын и где я сам родился в очередной раз, увидев цветение вишни в горах, в Японии, где я научился видеть мир по-новому, в Японии названия городов и стран не случайны – своими иероглифами они раскрывают суть этих мест, суть вещей. Японское название Нагорья можно составить из трех иероглифов: дерево, источник, святое место на вершине. Можно прибавить четвертый – деревня между источником и святым местом. Но главное – это наблюдатель. Надо увидеть все это попросту, без экзотики. Присесть на склоне холма, споткнуться о серый камень, уколоться о колючку, обойтись без очков и стекол автобусов. Увидеть дерево. Но это легче сказать, чем сделать.

      В каждом языке есть свои иероглифы, свои символы, которыми легко выразить чувства. Написал «березка» – и защемило сердце. Написал «смоковница» – в лучшем случае напомнишь о евангельской притче. Два шанса из трех, вы не знаете, что такое смоковница, а это мое любимое дерево. Его листья огромны, мягки, бархатисты, разлаписты. Все оно мягкое и тенистое. Когда плывешь вниз по быстрой Хасвани и ветки