Город как безумие. Как архитектура влияет на наши эмоции, здоровье, жизнь. Сара Уильямс ГолдхагенЧитать онлайн книгу.
той напрокат машине мой отец свернул с шоссе в пригороде Флоренции, моя мать не смогла сориентироваться, и мы поняли, что заблудились. У нас была карта, но, должно быть, север был югом, или юго-востоком, или западом, вопреки ее представлениям, и нигде на карте она не могла найти названий улиц, по которым мы проезжали. Огорченные, мои родители начали ссориться. Родители злились, автомобиль бросало из стороны в сторону, и я обнаружила – уже не впервые, – что оказалась в самой гуще битвы титанов. То есть колоссального скандала. Сверни налево! Нет, езжай прямо… Смотри сюда! Нет, туда. Видишь этот знак? На нем написано совсем не то… и так далее, и так далее.
Я попросила передать карту мне, быстро определила наши координаты и потребовала от них обоих – несомненно, противным подростковым голосом – сохранять спокойствие. Сурово и безошибочно я указала дорогу к отелю, где мы зарегистрировались, не обменявшись с родителями и словом. Затем я – отчаянно желая убраться подальше, остаться в одиночестве, – поспешно сообщила, что хочу прогуляться.
Все равно куда, я просто пошла прочь. Хотя в гуманитарной программе моей школы значились уроки по истории Флоренции и ее выдающейся роли в итальянском Ренессансе, ничто на это не указывало. Вокруг меня был просто еще один итальянский город, очаровательный, но не более и не менее очаровательный, чем множество других итальянских городов, в которых мы побывали. Я шла, не разбирая дороги, просто стараясь снять напряжение. Побродив по многолюдным улицам, я вышла на площадь, запруженную гудящими автомобилями, на большой скорости огибающими дома и туристов. Чудесное восьмиугольное здание было передо мной, основание его находилось чуть ниже уровня улицы, словно оно начало погружаться обратно в землю, но в то же время оно высоко поднималось над площадью. Его стать подчеркивали зеленовато-серые полоски pietra serena[1], оплетающие беломраморные блоки на его фасаде. За этим восьмиугольником – баптистерием, поняла я – огромный собор возносил славу оставившему сей мир Богу, в то же время восторженно отдавая дань гениальности человека. И это было еще не все! Рядом с правым крылом собора взмывало в небо кружевное каменное создание в нежных розовых, зеленых и белых тонах: колокольня Джотто. Я воспарила сердцем. Умиротворение разлилось по моему телу. За считаные минуты я окончательно освободилась от дневных испепеляющих треволнений. Как может существовать такая красота? Кто ее создал? Почему розовое и зеленое? Как могло случиться, что эти три здания, внезапно открывшиеся мне на незнакомой городской площади, так кардинально изменили мое настроение, мой день и, – хотя об этом я тогда вряд ли догадывалась, – мою жизнь?
Большую часть жизни, почти 40 лет, прошедших с того времени, я писала о зданиях, ландшафтах и городах, сначала как журналист, затем как профессор и историк модернизма и его деятелей, включая Луиса И. Кана, американского архитектора, о котором я написала книгу. Десять лет преподавания в Школе дизайна Гарвардского университета погрузили меня в архитектуру наших дней. Моя увлеченность современными методами и идеями вызвала, в свою очередь, растущее недовольство академическими публикациями, с их ограниченной аудиторией и специфической формой, поэтому я начала пополнять своими эссе и обзорами свод общедоступных публикаций.
В течение восьми лет я была архитектурным критиком в New Republic, и к настоящему времени опубликовала целый ряд научных и популярных работ здесь и за границей. Все это перечисление – просто для того, чтобы показать, что изрядная доля моей профессиональной и личной жизни была посвящена тому, чтобы ответить на вопросы, которыми я задалась в тот памятный день. Именно путешествие побуждало посещать все новые и новые места, изучать и фотографировать здания, ландшафты и города и читать все более глубокие книги, постигая различные способы анализа и осмысления городской среды. Будучи студенткой, а потом аспиранткой на кафедре истории искусств, я научилась оценивать непреходящую власть визуальных языков и художественных традиций и определять, как такие традиции взаимодействуют и с чувствами дизайнера, и с запросом общества на новизну в культурных высказываниях. Однако быстро выяснилось, что одной лишь истории искусств недостаточно для решения стоящей передо мной задачи: понимания эстетического переживания. Поэтому я искала ответы в истории техники, общественной теории, эстетике и даже лингвистике и теории литературы.
В то же время я разбирала записи и эскизы самих дизайнеров, анализируя их стили и художественное видение, докапываясь до лежащих в их основании мыслей. Я познакомилась с идеалами французского Просвещения, породившими неоклассицизм XVIII века; с неоплатонизмом и органическим универсализмом, давшими толчок геометрическим планам Андреа Палладио и Франческо Борромини, а позднее – Энн Грисуолд Тинг; с доктриной конструктивного рационализма конца XIX века, наиболее ярко разработанной Э. Э. Виолле-ле-Дюком и оказавшей влияние на некоторых ранних модернистов. Я анализировала разнообразные интерпретации функционализма, от «универсального пространства» Людвига Мис ван дер Роэ до психобиологизма Рихарда Нойтры, а также стилизации социологии и ностальгии в «языке паттернов» Кристофера Александера. Идеи, собранные у всех этих деятелей, а также из научных статей и направлений, питали непрерывно
Серый песчаник, широко использовавшийся в оформлении флорентийских зданий эпохи Возрождения. –