Лавровый венок я отправил на суп…. Игорь ГуберманЧитать онлайн книгу.

      Во что я верю, жизнь любя?

      Ведь невозможно жить, не веря.

      Я верю в случай, и в себя,

      и в неизбежность стука в двери.

      Я взял табак, сложил белье —

      к чему ненужные печали?

      Сбылось пророчество мое,

      и в дверь однажды постучали.

      Друзьями и покоем дорожи,

      люби, покуда любится, и пей,

      живущие над пропастью во лжи

      не знают хода участи своей.

      И я сказал себе: держись,

      Господь суров, но прав,

      нельзя прожить в России жизнь,

      тюрьмы не повидав.

      Попавшись в подлую ловушку,

      сменив невольно место жительства,

      кормлюсь, как волк, через кормушку

      и охраняюсь, как правительство.

      Свою тюрьму я заслужил.

      Года любви, тепла и света

      я наслаждался, а не жил,

      и заплатить готов за это.

      Серебра сигаретного пепла

      накопился бы холм небольшой

      за года, пока зрело и крепло

      все, что есть у меня за душой.

      Когда нам не на что надеяться

      и Божий мир не мил глазам,

      способна сущая безделица

      пролиться в душу как бальзам.

      В неволе зависть круче тлеет

      и злее травит бытие;

      в соседней камере светлее,

      и воля ближе из нее.

      Среди воров и алкоголиков

      сижу я в каменном стакане,

      и незнакомка между столиков

      напрасно ходит в ресторане.

      Дыша духами и туманами,

      из кабака идет в кабак

      и тихо плачет рядом с пьяными,

      что не найдет меня никак.

      Думаю я, глядя на собрата, —

      пьяницу, подонка, неудачника, —

      как его отец кричал когда-то:

      «Мальчика! Жена родила мальчика!»

      Несчастья освежают нас и лечат

      и раны присыпают слоем соли;

      чем ниже опускаешься, тем легче

      дальнейшее наращиванье боли.

      На крайности последнего отчаянья

      негаданно-нежданно всякий раз

      нам тихо улыбается случайная

      надежда, оживляющая нас.

      Страны моей главнейшая опора —

      не стройки сумасшедшего размаха,

      а серая стандартная контора,

      владеющая ниточками страха.

      Тлетворной мы пропитаны смолой

      апатии, цинизма и безверия.

      Связавши их порукой круговой,

      на них, как на китах, стоит империя.

      Как же преуспели эти суки,

      здесь меня гоняя, как скотину,

      я теперь до смерти буду руки

      при ходьбе закладывать за спину.

      Повсюду, где забава и забота,

      на свете нет страшнее ничего,

      чем цепкая серьезность идиота

      и хмурая старательность его.

      Здесь радио включают, когда бьют,

      и музыкой притушенные крики

      звучат как предъявляемые в суд

      животной нашей сущности улики.

      Томясь тоской и самомнением,

      не сетуй всуе, милый мой,

      жизнь постижима лишь в сравнении

      с болезнью, смертью и тюрьмой.

      Плевать, что небо снова в тучах

      и гнет в тоску блажная высь,

      печаль души врачует случай,

      а он не может не найтись.

      Еда, товарищи, табак,

      потом вернусь в семью;

      я был бы сволочь и дурак,

      ругая жизнь мою.

      Я заметил на долгом пути,

      что, работу любя беззаветно,

      палачи