Земля-воздух-небо. Герман СадулаевЧитать онлайн книгу.
рафических, военно-исторических, топографических, технических, антропологических, орнитологических и иных сведений. Все события и персонажи книги вымышлены. Любые совпадения с реальными событиями и персонажами случайны и непреднамеренны. Исключение составляют цитаты с выделением цитируемого текста и точным указанием известного источника. Пересказ малоизвестного, неизвестного или неопределённого источника не является цитатой и может быть художественным вымыслом, как и наличие источника. Реальные исторические события и личности прошлого и настоящего могли послужить только отдалёнными прототипами для создания художественных образов повествования. Теории и гипотезы, излагаемые в книге, не являются научными, это художественные высказывания, раскрывающие идею произведения. Мнения, выражаемые лирическим героем и персонажами книги, не разделяются автором, это художественные высказывания, обусловленные движением сюжета. Автор приносит свои извинения, если слова лирического героя и персонажей книги задевают чьи-то национальные, религиозные и нравственные чувства, и напоминает, что это художественные высказывания вымышленных персонажей, приведённые в книге для раскрытия их характеров. Лирический герой, от имени которого ведётся повествование, является вымышленным персонажем. Автор приносит извинения за использование лирическим героем и персонажами книги ненормативной лексики, а также за описания сцен секса и насилия. Согласно существующим правилам книга будет маркирована соответствующим образом.
1
– Почему ты целуешься с открытыми глазами?
Мы сидели на лавке, обитой зелёной искусственной кожей, в «ирландском пабе» на Большой Конюшенной улице. Прошла тысяча лет, и названия паба я не помню. Да и какая разница? Этих пабов на манер «ирландских» или «шотландских» в Петербурге стало так много, что имена потеряли смысл. А я ещё помню время, когда их было всего два или три на весь город, один назывался Foggy Dew и открылся на улице Восстания прямо напротив Митавского переулка, где я жил в комнате, набитой образцами табачного сырья из штата Андхра-Прадеш, Индия. Впрочем, это преувеличение. Образцы табака переехали в соседнюю комнату; в моём жилье от них оставался только стойкий запах. Иногда к терпкому аромату табака примешивался запах марихуаны: это когда я с друзьями и подругами курил марихуану. Так было в ночь, когда со мной остались две восемнадцатилетние студентки факультета иностранных языков; рано утром, поймав такси и поцеловав девушек на дорогу, я подумал, что хорошо было бы прямо сейчас умереть. Потому что большего физического счастья человеку всё равно не дано испытать. Когда тебе тридцать лет, когда ты выпил не слишком много, всего две или три бутылки полусухого вина, выкурил несколько самокруток из натуральной травы (тогда в Петербурге ещё можно было достать настоящую анашу, выросшую под солнцем космического Семипалатинска, а не на гидропонике унылого Амстердама), когда всю ночь ты вытворял чудеса с двумя голыми безупречно сложёнными юными телами (с тремя, если считать своё – третьим), которые отдались тебе по любви (вино и марихуана – та же любовь, в жидком и дымообразном виде), когда ранним утром ты выходишь в притихшее лето города, и уже тепло, но ещё свежо от ночной прохлады, и асфальт не устал, и пыль прибита машинами, разливающими по обочинам воду, как в советских фильмах из безмятежного детства, и девушки прощаются с тобой, и губы их шепчут: ты – бог! (хотя немного другими словами и матом), что потом, живи ты хоть сотню лет и завоюй хоть полмира, сможет сравниться с этой минутой чистейшего посткоитального самадхи, с этой нирваной все-исполненности и удовлетворённости? Можно было и умереть, и смерть не была бы тягостной. Просто шаманский трюк, прыжок из экстаза в свет. Почему мы не можем себе этого позволить? Кому и что мы должны? Никому мы и ничего не должны. Секс – это смерть, и смерть тоже как секс. Только секс всегда проходит и никогда не остаётся, а смерть – это секс, который приходит один раз и остаётся с тобой навсегда. Ничего страшного не случилось бы, если бы в то утро я умер от счастья. Я думаю про семидесятилетних старцев, оставляющих последнее дыхание в губах двадцатилетних красавиц, пусть и купленных ими за деньги. Трупы стариков тайно перевозят домой, придают их кончине благообразный вид и сообщают, что патриарх почтенного семейства, мэр и меценат, скончался на руках у своей безутешной супруги в окружении рыдающих сыновей. Хотя почему и зачем? Разве смерть от разорванного оргазмом сердца хуже, чем от врачебной ошибки, от оторвавшегося тромба, обширного инсульта или внутреннего кровотечения? Разве лучше умереть в больнице под капельницей, или за рабочим столом в кабинете, или в лифте, или на площадке перед собственной дверью? Мужчина, умерший во время любви, достоин такого же почёта, как воин, павший в кровавом бою! Для воинов секса в загробном мире будет своя Вальхалла: в ней они будут каждую ночь покрывать сотни прекрасных самок и к утру умирать на пике блаженства; а вечером Фрей и Фрейя воскресят их для новой любовной битвы. Если мне суждено дотянуть до преклонного возраста, я хочу умереть в борделе. Или в монастыре. Но если повезёт, то в борделе.
Тогда я не умер. Возможно потому, что понимал: физическое счастье, даже такое глубокое, всё равно что лужица в следе от телячьего копытца, по сравнению с безграничным блаженством. И, купаясь в лужице удовольствий