Художница из Джайпура. Алка ДжошиЧитать онлайн книгу.
за высокие идеалы всегда приходится платить.
Когда закончились его сбережения, он продал без остатка имущество Маа, ее золото, которое должно было спасти нас от нищеты, обеспечить Маа средства к существованию, если бы она овдовела, а меня избавить от необходимости выйти замуж в пятнадцать лет. В стране, где золото из приданого – единственное, что может защитить женщину в случае непредвиденных обстоятельств, уши Маа без серег и запястья без браслетов неизменно напоминали отцу, что он принес семью в жертву политике.
Нам пришлось перебраться в Аджар, где мать похоронила свое разочарование, а отец – гордость. До обретения независимости оставалось целых двенадцать лет, и к тому времени отец уже был сломлен.
– Маа никогда не говорила о тебе, – сказала Радха. – Даже имени твоего не произносила. Я не подозревала о твоем существовании, пока сплетницы не разболтали, что ты сбежала в год моего рождения. Когда я выучила буквы, то поняла, что это твои письма Маа сжигала, не открывая. Единственное твое письмо, которое я прочла, было с билетами до Джайпура. Обо мне в нем не говорилось ни слова. И я догадалась, что ты не слышала обо мне.
Я закрыла глаза. Ох, Маа, как же сильно я тебя рассердила. Муж тебя предал. Я тебя предала. Если бы ты только прочитала те письма!
Едва начав зарабатывать достаточно, я в каждом письме отправляла родителям деньги. Я умоляла их простить меня за то, что ушла от мужа, обещала при первой же возможности забрать их к себе. Если Маа сжигала письма вместе с деньгами, неудивительно, что Радха приехала ко мне в обносках.
Я снова прижалась к ней, обняла, как когда-то мечтала обнять Маа.
Радха стиснула мою руку, и я словно очнулась, вспомнила, что у меня теперь есть сестра. Быть может, она вовсе не кара моя за допущенные ошибки, а мое спасение. С родителями уже ничего не исправишь, прощения у мертвых не попросишь, доброе имя не восстановишь. Но я позабочусь о сестре, выращу и воспитаю Радху. Я сделаю все, чтобы наши родители смогли бы гордиться ею – в отличие от меня.
Радха пошевелилась.
– Джиджи, а помнишь Манчи-джи?
Разумеется, я помнила старика из Аджара, который, сгорбясь над высохшим листиком, беличьей кистью рисовал гопи и корову размером с мой большой палец, усеивал крапинками сари девушки, которая доит корову. Я пряталась у него, когда родители ссорились из-за денег. Я бежала от материнского горького молчания, от отцовского пьянства, забывалась за рисованием. Сперва старик Манчи научил меня видеть, подмечать мельчайшие детали того, что я собираюсь нарисовать, и уж потом дал мне кисти. Его наука позволила мне много лет спустя взяться за палочку для мехенди и выводить затейливые узоры, врезавшиеся в мою память.
– Он все еще рисует? – спросила я.
– Хан. Он всегда говорил, что ты была лучшей его ученицей.
Я почувствовала, что улыбаюсь.
– Ты тоже с ним рисовала?
– У меня нет твоего таланта. Я обычно сушила для него листья дерева бодхи. И растирала краски. – Она обернулась ко мне с озорной ухмылкой. – Знаешь,