Грустная песня про Ванчукова. Михаил ЗуевЧитать онлайн книгу.
ему, слёз.
– Зачем на работу устраиваешься?
– Это мне нужно для дальнейшей профессиональной ориентации, – справившись со слезами, сказал Ванчуков фразу, заучить которую его заставил Саша Козак. – Я собираюсь поступать в педагогический или медицинский институт.
– А что делать будешь на работе? – хамовато, как будто ничего и не произошло, продолжил допрос свинорылый.
– Буду работать в операционном блоке медицинской экспериментальной лаборатории, – Ванчуков успокоился и смотрел на свинорылого как на какую-то аскариду в лужице экскрементов. – Готовить инструмент, делать инъекции животным, участвовать в хирургических операциях.
– Хорошо, – скривил подобие улыбки свинорылый, – вот вырастешь и лет через десять нас лечить будешь. «Тебя я лечить не буду…», – со злобой подумал Ванчуков. За свою злобу ему стыдно совсем не было, и от этого – было стыдно.
– Справку выпиши ему, – кивнул старший пожилой женщине, секретарю комиссии.
– Свидетельство о рождении. Сюда давай, – через губу плюнула бездушными словами женщина…
Мясной пирог таял на языке, перекатываясь мелкими прожаренными горошинками сочного фарша и обнимающим язык сдобным вкусом пышного сверху и похрустывающего внизу теста. Ванчуков сосредоточенно жевал, запивая сладким чаем. Готовила Светлан Санна отменно. Впрочем, Ольгерда это не радовало. Он, волей-неволей, сравнивал блюда, которыми теперь любила его угощать Дулина, с материнской стряпнёй, и за мамину еду ему было обидно. Всякий раз, когда случались подобные несуразности, связанные с родителями, ему теперь становилось обидно. Умом Олик понимал, что здесь он ни при чём, а вот сердцем – сердцем согласиться никак не мог.
Один раз, это было в театре, у отца в гардеробной очереди за верхней одеждой почему-то возник конфликт со стоящим впереди мужчиной. Ванчуков не помнил, в чём там было дело; запомнилось лишь, что этот посторонний интеллигентный убелённый сединами мужчина брезгливо повернулся к отцу, сказав: «вы неумный человек». Ольгерд весь внутренне съёжился, ожидая, что мужчина на свой выпад должен как минимум получить пощёчину! Съёжился же Ольгерд не от страха, а от смешанного противоречивого чувства: ему стало обидно, что посторонний человек его отца оскорбил, это с одной стороны. А с другой, он желал, на самом деле – то ему не привиделось, не придумал он после – желал, чтобы отец ответил. Но отец, вместо того чтобы повести себя по-мужски, сдулся и смолчал. Отвёл взгляд.
Тогда Ольгерд в каком-то беспамятстве дёрнул мужчину, годившегося ему в деды, за рукав и, когда тот обернулся, громко, каждое слово чеканя, сказал:
– Сударь, вы – дрянь!
И замолчал. Горло перехватило. Краска хлынула в лицо. Дальше было возможно только одно: «К барьеру!» Ванчуков даже не понял, откуда в его речи взялся вдруг «сударь», но отчётливо в тот момент знал так ясно, что яснее уже не бывает: иначе поступить ему нельзя.
Седовласый что-то зашипел, как раздавленная змея, дёрнулся, демонстративно отвернулся. Отвернуться-то он отвернулся, но возразить ему было нечем. Так один юный