Апология дворянства. Александр Никитич СевастьяновЧитать онлайн книгу.
звания), с самого раннего детства входило в обиход дворянских девочек и мальчиков, учившихся читать по крыловским басням, как в прежние века – по Псалтири. Однако Крылов как литератор сложился-то еще в XVIII веке, и первыми его воспитанниками, для которых он и начал баснотворствовать, были княжеские дети! Факт знаменательный.
А где, у кого брал язык Крылов? У тех же просвирен, в Гостином дворе, на Сенном рынке, в родной Твери? Не только.
Обратим внимание на такую деталь быта, как ямщик, к услугам которого часто прибегали все без исключения представители правящего класса. Мало кто из русских писателей и поэтов обошел вниманием этот феномен: «разливается песнь ямщика», это поистине всепроникающий образ; начнешь цитировать – не остановишься. Ямщик с его птицей-тройкой и особенным пением («что-то слышится родное в долгих песнях ямщика: то разгулье удалое, то сердечная тоска») был близок и дорог любой русской душе, и душе русского дворянина не менее того. Но ведь не по-французски же он пел!
Вообще, уже было верно отмечено: «В довершение ко всему простонародье постоянно пело. На этот феномен особо обращают внимание многие путешественники. Крестьяне и мастеровые привыкли сопровождать пением работу, в основе этой традиции лежали языческие заговоры, с которыми славяне отправлялись в лес за грибами, на охоту или на рыбную ловлю, ткали холсты или рубили избы, пахали поле, сеяли и собирали урожай. Давно утратив первоначальный смысл, обрядовые слова сохранялись в народной традиции как привычные речитативы и приговоры, произносившиеся нараспев. „Вечером на гумне пели жены лакеев и конюхов, – писала домой Марта [Вильмот]. – Это был настоящий концерт: женщины поочередно вступали в хор – по четыре, пять и шесть человек, их пение на разные голоса было превосходным… Иногда во время обеда слуги услаждают наш слух музыкой. Поют все, а большинство играют на каком-нибудь музыкальном инструменте. Горничные, конечно, поют тоже, танцы их необычайно своеобразны – разные па сопровождаются короткими песенками, задорными или сентиментальными, и всегда исполнение отличается врожденным изяществом, что, как мне кажется, вообще свойственно русским“» (Елисеева, 511).
Русские мамки, няньки и дядьки из дворовых были у всех повсеместно за исключением, может быть, самых рафинированных аристократов. Не у всех были такие воспитатели, как Крылов, или такие нянюшки, как Арина Родионовна. Но уж ямщики были знакомы каждому, и вообще русская языковая среда, насквозь пропитанная фольклором, окружала дворянских детей с рождения, и в деревне, как Петрушу Гринева, и в городе, как его литературного родителя (Пушкин: «Теперь мила мне балалайка И пьяный топот трепака Перед порогом кабака»; ср. Лермонтов: «И в праздник вечером росистым Смотреть до полночи готов На пляску с топаньем и свистом Под говор пьяных мужичков»).
Впрочем, конечно же, русская нянька – фактор, который нельзя недооценивать. «Няньки, приставленные к детям,