Сказки обратимой смерти. Депрессия как целительная сила. Симона Мацлиах-ХанохЧитать онлайн книгу.
в глубину души и неожиданно потревоженная ослепляющим неоновым светом самой же Белоснежки. Злобная мачеха, злая колдунья рождается в то самое мгновение, когда Белоснежкой овладевает белизна; она возникает из черного и красного, изгнанных из мира Белоснежки; из того самого черно-красного, насильно упрятанного вглубь, который бурлит, пенится, сотрясает и, приняв незнакомую ранее и вселяющую ужас форму, наконец вырывается наружу.
«Я ревную, завидую, домогаюсь, требую – потерянно мечусь; и вместе со мной мечутся отраженные в витринах магазинов и в стеклах автомобилей развевающаяся черная накидка, красные каблуки, алые перчатки – чужая, чужая, чужая как никогда…»[11], – пишет Сильвия Плат, и перед нами возникает женщина, не готовая признать неожиданно проявившиеся в ней и вызывающие отвращение красное и черное. Они, словно негативный снимок ее отбеленного самовосприятия, ей абсолютно чуждый и незнакомый, в котором отображены такие антиобщественные чувства и качества, как ревность, зависть, жадность, алчность, из которых в нашем рассказе выстроен образ злой колдуньи. И точно так же, как Плат, не признает своего черно-красного отражения и Белоснежка. Она делит себя надвое: создает для себя внешний отрицательный образ («злой мачехи») и чувствует, что он ее преследует: это не я, это она в зеркале – черно-красная, чужая; она – та, что завидует; она – жадная, алчная, растерянная; она – та, что в устрашающем красном и развевающемся черном. Ну а я? Я – Белоснежка. Белоснежная.
Вот что пишет Сильвия Бринтон Перера, юнгианский аналитик, в своей книге «В подземном царстве темной богини. Символический путь женской инициации»[12], посвященной погружению шумерской богини Инанны в подземный мир: «Разветвление надвое часто появляется во снах женщин – дочерей патриархальности в виде разделения женского тела на два этажа: до талии и – ниже. Верхний отдел (белый) символизирует в основном полезную, кормящую, собственную – персональную, возвышенную, достойную, „дозволенную“ и „хорошую“ сторону женщины, а нижний (красный) – „отвратительные“, „зловонные“, „отрицательные“, „агрессивные и безличностные силы“».
Такое патриархальное, моралистическое, силовое общество и родители, которые служат посредниками между ребенком и этим обществом, воспринимаются ребенком как единая и единственная действительность, как бесспорная истина. Это огромное общественно-родительское существо, подобно дрессированным волам, всегда идущее только по проложенной борозде и обладающее неимоверной животной силой, навалившись на ребенка своей гигантской тушей, душит его уникальное первичное «я», заполняет все пространство вокруг, не давая рассмотреть окружающий мир во всем его разнообразии, и удобряет почву своими экскрементами. Из этой почвы пробивается, а затем вырастает маленький «я-ведомый-обществом», тратящий все свои силы на то, чтобы соответствовать образу, который родители, словно прозрачная капельница, покапельно вливают в его организм.
Я не плакса, я – герой,
И никогда не плачу.
Но,