Последняя расхлябанность. Манифест дада и тридцать три уголовных рассказа. Вальтер СернерЧитать онлайн книгу.
экспрессов с земляными прожилками живота возничий снова запряг волов и поехал со своей обычной медлительностью в великий день гимнопевного познания новаторских кондукторов ознаменуй дождевую каплю она тебе будет благодарна за этот плагиат бойниц и шквалов и вечерние раны ловли ветра злобно шипят на девушек за всё и раз и навсегда и жоржмюллят неторопливо и не раздумывая поскольку уж полицейские корабли не волнует подагрическое эхо прихлебателей луж и пальцев поколения поскольку ведь в райски изблёванном лёгочном крыле нежатся явайские предполуденные сибариты несмотря на сообщения о лихорадке чернорабочих наряду с примерным питомцем безумцев и гадательным пышкам это оплаченно портят папричные котурны на замедленных ногах частичного запруживания путём светло-жирных мантилий покончить с зобом неудачно и из любви средние ягодные бараны остались должны попятные деньги вот так он не мечтает о том чтоб обтесать эсквадрильи и о столовом перце который ромашку и особенно купе жака так запломбировал астрально осерчало как только ещё лишь светло-вишнёвый юбилей
78° Космосу – пинка! Да здравствует Дада!!!
У голубой обезьяны. Тридцать три уголовных рассказа
Мансардное
Каждый день в три часа пополудни Петер имел обыкновение злиться на то, что проснулся. Вот и на сей раз он думал о том, какое бесстыдство, что после восьми часов утра от дня уже не отвертеться.
Потом он одиннадцать раз плюнул. Поскольку доплюнуть до потолка мансарды ему так и не удалось, он решил добиться хотя бы такой вертикальности плевка, чтобы тот упал ему обратно прямо в рот.
В конце концов, язык у него онемел и распух. У него ещё хватило сил перевернуть подушку и разместить свою главу на сухом месте для сна.
По вечерам он грезил, чтобы кто-нибудь – хоть паук-крестовик, что ли – выстрелил из пушки в его левое ухо.
Ножка Фифи утонула в рубашке, которая создавала на пороге сероватую кучку. Фифи посему громко воскликнула:
– Вот свинья!
В мозг Петера с обширным гулом угодило пушечное ядро и произвело такое действие, что голова его соскользнула бы с кровати и покатилась бы по половицам, если бы не наседающее следом тело, которое завалило-таки её на бок.
Фифи сдернула с его ног одеяло так усердно, что пятки стукнулись о кровать.
Пока Петер отмечал, что снова из-за этого проснулся, Фифи вспорхнула своей попкой на доску, приколоченную к двум ящикам для осуществления письменного стола. При этом она напевала:
– Nanette, ma belle coquette…
Петер вскарабкался вверх, цепляясь за собственные ноги, и заявил, с тихой радостью снова сворачиваясь в кровати калачиком:
– Те же и Бетховен.
Фифи сочла это сообщение в высшей степени бессодержательным и спросила:
– У тебя есть деньги?
Относительно этого общеупотребительного предмета Петер придерживался того мнения, что вполне достаточно,