Отрочество 2. Василий ПанфиловЧитать онлайн книгу.
давят на психику мне, адвокату, свидетелям и всем-всем-всем. Молох. Личная воля если и не самого монарха, то Великого Князя. Самодержавие.
Знаю, што стоит мне подойти к окну, отдёрнув занавеску, как увижу дежурящего внизу низшего чина от жандармерии. Чёрный вход, парадный… всё едино. Не прячутся под дождём, маячат так, штобы их всегда было видно из окон квартиры Гиляровских.
Давление. На меня, на семью, на свидетелей и общественность. Я – особо опасный преступник, и все эти действия подчёркивают, што в верхах уже всё решили. Такие вот дела.
Выглянув в окно, вижу моросящий дождь и унылую фигуру жандарма, стоящую у дровяного сарая во внутреннем дворике – так, штобы видно было из кухонного окошка. Жалко служивого? Прислушиваюсь к себе… а пожалуй, што и нет. Но нет и злорадства.
– … за создание и распространение письменных или печатных изображений с целью возбудить неуважение к верховной власти, или же к личным качествам Государя, или к управлению Его государством.
Прокурор торжественно зачитывал текст обвинения, играя голосом как заправский актёр. Раздвоенная ево, тщательно расчёсанная на стороны борода подрагивает в такт.
– Кхе! Так же инкриминируется надругательство над изображениями императора и членов их семьи, в том числе умышленное повреждение или истребление выставленных в публичном месте портретов, бюстов.
– Кхе! Кхм! – бумага подрагивает в руке, – В распространении ругательных писем, бумаг или изображений, оскорбляющих правительство и чиновников.
Зачитав обвинительный приговор, обвинитель сел.
– Редкая гнида, – чуть повернувшись ко мне на деревянной скамье, шепчет Иосиф Филиппович, – большой поклонник Фукса и Дейера[11], как собственно и сам судья.
Киваю, и начинаю нервно напрягать и ослаблять пальцы ног в тесноватых прошлогодних полуботинках. Стараюсь сохранять хотя бы внешнее спокойствие, што даётся мне ой как нелегко!
Опрос свидетелей, каких-то невнятных, и в большинстве своём незнакомых мне личностей. Конкретики нет, лишь поток грязи и домыслов ради создания нужного обо мне настроя у присяжных.
– … так ето, – оглядываясь на судейских и старательно не глядя в мою сторону, рассказывал очередной свидетель, прижав картуз к груди, – ето Конёк, ево на Хитровке все знають! Опасный, стал быть, чилавек, господин… етот… барин ево правильно назвал. Сициялист как есть! Они так все сициялисты, до единого! Сициялисты и мазурики, так вот.
– Протестую! – встал адвокат, – Мы не услышали ничего по предъявленным обвинениям!
– Протест отклонён! – и свидетель продолжил своё путанный рассказ, кося глазами в сторону одобрительно кивающего представителя обвинения.
– Мажут, – сев, коротко сказал Иосиф Филиппович, настроенный весьма боевито и ничуточки не разочарованный.
– Ложечки нашлись, а осадок остался?
– Вроде тово, – усмехнулся старик, откинувшись назад с видом человека, сидящего в кабинете ресторана после хорошево обеда.
– Адвокату есть
Самые именитые «судьи-палачи» того времени. Дейер особо «прославился» припадками ярости во время заседаний суда, и крупными суммами «на поправку драгоценного здоровья» от правительства, которые он получал после каждого смертного приговора.