Без начала и конца. Сергей ПопадюкЧитать онлайн книгу.
вещей и прежний цельный, устойчивый, твердо очерченный мир неожиданно предстал бесконечностью пестрых, зыбких, «мимотекущих» феноменов; после того как русское общество само, посредством свободного выбора, завершило Смуту воссозданием тяжелого, деспотического татарско-византийского государства, быстро обрастающего бюрократическим аппаратом с Приказом тайных дел во главе и присваивающего себе монополию в сфере духовной жизни, – после всего этого кризис «русской церкви» стал неминуем. Дело ведь не в двоеперстии, не в «хождении посолонь», а в инстинктивном, стойком, трагическом сопротивлении народа этому государству, посягающему – через церковь – на личную совесть каждого.
Со Смуты и с Раскола (а вовсе не с Петра) началась Новая история России. Последующий спор славянофилов с западниками – нонсенс, историческое недоразумение. По моему глубокому убеждению, именно в XVII веке надо искать ответы на сегодняшние вопросы.
В конечном итоге только возвращение в историю впервые переносит нас в то, что собственным образом совершается сегодня.
Слишком много у меня фантазии для того, чтобы заниматься наукой. Но и художественным творчеством я не могу заниматься без предварительного теоретического обоснования. Не доверяя художественной случайности, я норовлю заменить ее рассчитанностью метода. Ни то, ни сё – вот мое место.
27.03.1972. Посмотрели с Морковкой «Ромео и Джульетту» Дзеффирелли. Впервые я увидел настоящего Шекспира – грубого, телесного, площадного, смеющегося на весь мир и весь мир охватывающего под предлогом частного случая. А девятнадцатый век, кроме частного случая (мелодрамы) и плоского нравоучения, ничего в нем не находил. Девятнадцатый век с его позитивизмом и провинциальными Актер Актерычами Шекспира затер и испоганил настолько (один Толстой это понимал), что и теперь еще постановщики не могут отделаться от обаяния традиционной – бутафорской – трактовки.
Уже потрясенный силой подлинности, я продолжал поражаться новыми и новыми возникающими картинами: этими танцами в ярких полутурецких нарядах, знакомых по Карпаччо, масками-личинами, под которыми скрываются, нет – которыми оборачиваются самые свежие, неподдельные страсти, этим платком Меркуцио – сквозным мотивом шутовства, непристойности, оскорбления, поединка, – пропитанным то водой, то кровью… И эта свирепая резня мальчишек, когда они, почти голые, катаются в пыли и душат друг друга под улюлюканье толпы, это органическое единство трагедии и балагана, смерти и клоунады, высокой философии и бессмысленного бреда, убийства и зачатия… Вот подлинный мир карнавальной культуры, о котором так великолепно написал Бахтин.
В этот же вечер зашел к нам Боб. Разговор о снах. Я рассказал ему тот свой чудесный сон, где я был Прохором с Городца.
…Этот сон, мне приснившийся, есть одно из самых странных приключений моей жизни.
Откуда я знал, что я Прохор? Монахи и послушники почему-то называли меня Нестором… Я