Без начала и конца. Сергей ПопадюкЧитать онлайн книгу.

      Это сознательно или бессознательно создаваемое впечатление есть нормальная защитная реакция организма на окружающий хаос жизни.

      Очень хороший человек – мой сын. Человек, с пеленок начисто лишенный эгоизма. Поэтому к моей любви к нему примешивается какое-то щемящее, больное чувство. Я вижу, что ему нет места в этом мире. Я вижу, что мы вырождаемся. Вырождение ведь не обязательно сказывается умственной отсталостью или немощью тела. Главный признак вырождения – утрата инстинкта самосохранения.

      Мальчик мой любимый! Я бы с радостью уничтожил для тебя этот мир, ей-богу, он тебя не стоит. Я бы уничтожил его, если бы мог. Но и создать для тебя я ничего не могу. Для меня ведь тоже нет в нем места.

      Нет, нет! Не надо обманывать себя! Не надо терзать себя сожалениями о якобы погубленном во мне художнике. Никакого художника не было; во всяком случае, его возможности как художника были настолько ниже моего понимания, что и говорить о нем не стоит. Никогда бы не достиг он того, что мое понимание сочло бы искусством, а не раскрашиванием.

      Хотя – черт знает! – может быть, упорным, безостановочным трудом мне удалось бы все же прорвать эту таинственную пленку в моей психике, которую я постоянно мучительно ощущаю и которая день ото дня становится все толще – окостеневает.

      Евреи воюют с арабами. Поскольку мы (т. е. наше правительство) поддерживаем арабов, народ переосмысливает события в анекдотах.

      Линия фронта. Сидят евреи в своих окопах, арабы – в своих. Евреи кричат арабам:

      – Эй, Али, где ты там?

      Тот высовывается:

      – Я здесь!

      Бац! – и нет Али.

      Решили арабы перехватить уловку.

      Кричат:

      – Абрам! Эй, Абрам!

      Абрам, не двигаясь с места:

      – А кто меня зовет?

      – Это я, Хамид.

      Бац! – и нет Хамида.

      Пенсон. Это сосед такой у нас был – Пенсон, суетливый старик, оркестрант. На трубе, кажется, играл. Потом эмигрировал в Израиль. Теперь, наверное, когда евреи поднимаются в атаку – там, в аравийских песках, – он шагает впереди, с оркестром, наяривающим марш «Прощание славянки».

      Перечитал Толстого «Что такое искусство», которую раньше всерьез не принимал, – поразительно! Поразительна прежде всего страсть, сила, мощь отрицания. Ведь это написано семидесятилетним старцем! Ведь человеку свойственно смиряться… А тут – какое уж, к черту, смирение! – человек один становится на пути толпы, причем толпы не какой-нибудь, а «образованной», «передовой», и просто, без затей, на основе лишь здравого смысла, смахивает всех ее наиболее задушевных идолов. «Знать истину нелегко, – говорит Герцен, – но все же легче, нежели высказывать ее, когда она не совпадает с общим мнением».

      Поразителен всеобъемлющий характер отрицания, направленного не на отдельные частности, а на весь