Время Сигизмунда. Юзеф Игнаций КрашевскийЧитать онлайн книгу.
святого Георгия жаки делились на кучки, взяв в руки свои горшочки, книжки под мышку, ранцы на спину.
Каждая кучка отправлялась в свою сторону, начинала петь тонкими голосами песни, знакомые краковским мещанам, выпрашивающие милостыню.
Одни сели недалеко от бурсы, другие – под стеной кладбища и костёла, запели песню в ожидая милосердия прохожих, другие в одиночку пустились в дома, в которых за выполненную работу им давали куск хлеба, иные, проходя кучками в порядке от ворот до ворот, у каждых останавливались и пели до тех пор, пока им не отворяли и не бросали обычную дань в горшочек и ранец. Потом эту дань равно делилась между попрошайками. Песни были по большей части набожными, а обычно и самая подходящая: «О Провидении». Потому что и эти дети как же были похожи на птенцов из песни, которым Отец Небесный посылает зерно для корма.
Но сколько неприятностей нужно было вынести в этом тяжёлом и ежедневно повторяющемся паломничестве! Сколько мучения для детей! Сколько нещадно закрытых дверей! Сколько издевательства иногда!
Там боязнь жаков, где-то скупость закрывали ворота. Дома могущественных и шляхты жаки обходили, нанося им визиты с диалогом и песней только в праздники, ежедневный сбор пожертвований происхожил больше всего и почти исключительно по мещанам.
Весёлые, хоть голодные группки, часто в этом скитании сбивались с дороги. Показывался еврей, этот главный неприятель жака, все сыпались на него и до тех пор колотили, пока незаконного козубальцу не побеждали. Старшие заглядывали под чёлки и вуали проходящих мещанок, согласно предпочтению, вежливым словом или острым упрёком их привествуя. Младшие сворачивали с дороги ради птиц, для того, чтобы посмотреть на розовых и золотистых лавках фрукты и булки.
Чем дальше шли так жаки, тем больше кучки уменьшались и делились. Некоторые имели свои излюбленные ворота и, отказываясь от коллективной милостыни, направлялись за своей.
В одной из этих кучек, выбегающих, как чёрные муравьи из бурсы, был Мацек Сковронек, Павлик Сорока, а во главе Урвис.
Тот, побив уже Мацка за то, что называл непослушанием, совершённым в день св. Гавла, шёл во главе колонны на расстоянии двадцати шагов, громче других напевая. Потом, точно что-то вспомнив, замолчал, приблизился прямо к Мацку, схватив которого за руку, отвёл в сторону.
– Слушай-ка, – сказал он, – ты помнишь, каких я тебе шишек набил?
– Уж должен помнить, потому что ещё их имею.
– Это хорошо… пусть это будет тебе наукой, чтобы старших слушал. А теперь за шишки награда. Пойдём только со мной.
– Куда?
– А что тебе до этого? Не будешь, наверно, жалеть. Зачем же нам от братьев отделяться? Увидишь, на что.
– Оставь меня, возьми Павлика Сороку, я пойду со своими.
– Но если я тебе приказываю идти со мной!
– Смилуйся, оставь меня в покое.
Урвис выставил огромный кулак и поднёс его под нос Мацку.
– Видишь? – спросил он с флегмой.
– Вижу! – сказал дрожащий мальчик и удрал, пустившись как стрела вперёд по улице.
Урвис засучил рукава, надел сильней шапку и за ним.
Напрасно