Человек-амфибия. Голова профессора Доуэля. Александр БеляевЧитать онлайн книгу.
нные у якорной цепи. Реи не были выровнены, такелаж[2] плохо подтянут, неубранный кливер[3] чуть-чуть вздрагивал при слабом дуновении ветерка. Все пространство палубы между баком и ютом[4] было завалено грудами раковин-жемчужниц, обломками кораллового известняка, веревками, на которых ловцы опускаются на дно, холщовыми мешками, куда они кладут найденные раковины, пустыми бочонками. Возле бизаньмачты[5] стояла большая бочка с пресной водой и железным ковшом на цепочке. Вокруг бочки на палубе виднелось темное пятно от пролитой воды.
От времени до времени то один, то другой ловец поднимался, шатаясь в полусне, и, наступая на ноги и руки спящих, брел к бочке с водой. Не раскрывая глаз, он выпивал ковш воды и валился куда попало, словно пил он не воду, а чистый спирт. Ловцов томила жажда: утром перед работой есть опасно – слишком уж сильное давление испытывает человек в воде, – поэтому работали весь день натощак, пока в воде не становилось темно, и только перед сном они могли поесть, а кормили их солониной.
Ночью на вахте стоял индеец Бальтазар. Он был ближайшим помощником капитана Педро Зуриты, владельца шхуны «Медуза».
В молодости Бальтазар был известным ловцом жемчуга: он мог пробыть под водою девяносто и даже сто секунд – вдвое больше обычного.
«Почему? Потому, что в наше время умели учить и начинали обучать нас с детства, – рассказывал Бальтазар молодым ловцам жемчуга. – Я был еще мальчишкой лет десяти, когда отец отдал меня в ученье на тендер к Хозе. У него было двенадцать ребят учеников. Учил он нас так. Бросит в воду белый камень или раковину и прикажет: «Ныряй, доставай!» И каждый раз бросает все глубже. Не достанешь – выпорет линем[6] или плетью и бросит в воду, как собачонку. «Ныряй снова!» Так и научил нас нырять. Потом стал приучать к тому, чтобы мы привыкли дольше находиться под водою. Старый опытный ловец опустится на дно и привяжет к якорю корзинку или сеть. А мы потом ныряем и под водой отвязываем. И пока не отвяжешь, наверх не показывайся. А покажешься – получай плеть или линь.
Били нас нещадно. Не многие выдержали. Но я стал первым ловцом во всем округе. Хорошо зарабатывал».
Состарившись, Бальтазар оставил опасный промысел искателя жемчуга. Его левая нога была изуродована зубами акулы, его бок изодрала якорная цепь. Он имел в Буэнос-Айресе небольшую лавку и торговал жемчугом, кораллами, раковинами и морскими редкостями. Но на берегу он скучал и потому нередко отправлялся на жемчужный лов. Промышленники ценили его. Никто лучше Бальтазара не знал Ла-Платского залива, его берегов и тех мест, где водятся жемчужные раковины. Ловцы уважали его. Он умел угодить всем – и ловцам, и хозяевам.
Молодых ловцов он учил всем секретам промысла: как задерживать дыхание, как отражать нападение акул, а под хорошую руку – и тому, как припрятать от хозяина редкую жемчужину.
Промышленники же, владельцы шхун, знали и ценили его за то, что он умел по одному взгляду безошибочно оценивать жемчужины и быстро отбирать в пользу хозяина наилучшие.
Поэтому промышленники охотно брали его с собой как помощника и советчика.
Бальтазар сидел на бочонке и медленно курил толстую сигару. Свет от фонаря, прикрепленного к мачте, падал на его лицо. Оно было продолговатое, не скуластое, с правильным носом и большими красивыми глазами – лицо арауканца[7]. Веки Бальтазара тяжело опускались и медленно поднимались. Он дремал. Но если спали его глаза, то уши его не спали. Они бодрствовали и предупреждали об опасности даже во время глубокого сна. Но теперь Бальтазар слышал только вздохи и бормотание спящих. С берега тянуло запахом гниющих моллюсков-жемчужниц, – их оставляли гнить, чтобы легче выбирать жемчужины: раковину живого моллюска нелегко вскрыть. Этот запах непривычному человеку показался бы отвратительным, но Бальтазар не без удовольствия вдыхал его. Ему, бродяге, искателю жемчуга, этот запах напоминал о радостях привольной жизни и волнующих опасностях моря.
После выборки жемчуга самые крупные раковины переносили на «Медузу».
Зурита был расчетлив: раковины он продавал на фабрику, где из них делали пуговицы и запонки.
Бальтазар спал. Скоро выпала из ослабевших пальцев и сигара. Голова склонилась на грудь.
Но вот до его сознания дошел какой-то звук, доносившийся далеко с океана. Звук повторился ближе. Бальтазар открыл глаза. Казалось, кто-то трубил в рог, а потом как будто бодрый молодой человеческий голос крикнул: «А!» – и затем октавой выше: «А-а!..»
Музыкальный звук трубы не походил на резкое звучание пароходной сирены, а веселый возглас совсем не напоминал крика о помощи утопающего. Это было что-то новое, неизвестное. Бальтазар поднялся; ему казалось, будто сразу посвежело. Он подошел к борту и зорко оглядел гладь океана. Безлюдье. Тишина. Бальтазар толкнул ногой лежавшего на палубе индейца и, когда тот поднялся, тихо сказал:
– Кричит. Это, наверно, он.
– Я не слышу, – так же тихо ответил индеец-гурон[8],
Такелаж – совокупность судовых снастей (тросы, цепи, прутки), служащих для крепления рангоута (то есть совокупности надпалубных частей судового оборудования: мачт, рей, стеньг, гафелей и так далее), управления парусами, грузоподъемных работ.
Кливер – треугольный парус, ставящийся между передней (фок) мачтой и бушпритом (горизонтальным или наклонным брусом, выступающим перед форштевнем – брусом, нижней своей частью соединяющимся с килем и образующим носовое заострение судна).
Бак – носовая корабельная надстройка для защиты верхней палубы от заливания встречной волной (закрытый бак); иногда баком называют также переднюю часть палубы. Ют – на парусных судах часть палубы от задней мачты до кормы.
Бизань-мачта – ближайшая к корме мачта судна.
Линь – судовой трос до одного дюйма в окружности (то есть приблизительно до 8 мм в диаметре), изготовленный из высококачественной пеньки.
Арауканцы (арауканы, сами себя называют мануче) – южноамериканские индейцы, составляющие основную часть коренного населения Чили (в настоящее время около трехсот пятидесяти тысяч человек).
Индеец-гурон. – Гуронами назывался союз племен индейцев-ирокезов, обитавших на территории современной Канады в XVI–XVII веках. Современные потомки гуронов (около тысячи человек) живут в резервации Лоретвиль в Канаде. Североамериканский гурон вряд ли мог оказаться в Аргентине и тем более стать профессиональным ловцом жемчуга.