Седьмая часть Тьмы. Василий Павлович ЩепетневЧитать онлайн книгу.
Не нужна ему жизнь стрелка, его дело – попасть, а и не попадёт – не велика беда, лишь бы выстрелил и винтовочку оставил, а виноватый уже есть, первый сорт виноватый, большая шишка в пархатой американской компании, последние часы проводит в лесном гнёздышке, надо сказать, часы приятные, мамзель Лизавета своего козлика обиходить умеет. Но стрелок попадёт. Какими, однако, ограниченными людьми были эти господа революционеры, Каляевы, Халтурины и прочие слуги динамита. Что им стоило взять хорошую винтовку, найти позицию, прицелиться, пиф-паф и… Дурачьё. Гром им был нужен, грохот, огонь и взрыв. Процесс.
Гагарин сидел в купе один, охранник всё-таки шепнул начальнику поезда, и в вагон больше никого не пускали. Не страшно, двадцать вёрст всей дороги, на малую думку едва хватит. Думалось под перестук колес всегда хорошо, пришло на мысль, что и они от господ бомбистов недалеко ушли, разве ещё громче, ещё шумнее бабахнуть хотят. Все мы, голодные, слеплены одинаково, всего боимся и потому хотим, чтобы нас боялись. Забоятся, в этом не извольте сомневаться, почтенный.
На вокзале, в сутолоке и суете, он выкинул этот вздор из головы. Некогда отвлекаться. Пока охранник ловил экипаж, это было быстрее, чем вызывать свой, из Департамента, он прошёлся по расписанию дня. Последний спокойный день, некоторым образом. Остальные дни будут иными. Не для него, он давно потерял покой, как родился, так и потерял. Теперь ваша очередь, судари.
Экипаж, наконец, нашёлся, и они поехали по мирным и бестолковым улицам. Расплатившись с шофёром (Гагарин расплачивался всегда наличными из своих, а не квитанциями Департамента, что составляло для него предмет определённой гордости) он отпустил охранника и пошёл к себе, благожелательно отвечая на почтительные приветствия многочисленных подчинённых, являвшихся в присутствие по его примеру на полчаса раньше назначенного срока.
Рвение и порядок, господа!
6
Шауманн сгинул.
Не заболел, не умер, не исчез, наконец, а – сгинул.
Геноссе из хозяйственной службы прошёл за стеклянную выгородку, подложил под инструмент тряпочку, чтобы стену не поцарапать, и легко, играючи, отодрал табличку: «Д-р Шауманн, зав. Русской секцией». Небрежно бросил её в сумку, туда же – инструмент и тряпицу; отойдя, критически осмотрел стену и, не говоря ни слова, побрёл к выходу Русского зала. Девять пар глаз неотрывно вели его до двери, одна Розочка стрекотала на «Ундервуде», торопясь отпечатать материал к сроку.
– Владимир Ильич, у вас здесь опять неразборчиво, – на секунду она подняла голову, но хозяйственник успел покинуть зал, и Розочка ничего не заметила. Или сделала вид, что ничего не заметила.
Лернер поднялся из-за стола, отодвинул стул и подошёл к машинистке.
– Где?… А, вижу… Маниловщина, – раздельно, по слогам проговорил он. Розочка быстро допечатала страницу, последнюю в его, Лернеровском, обзоре, и, вместе с остальными листками, протянула:
– Проверяйте.
– За вами, Розалия Ивановна? – но взял. Положено.