Упрямый Галилей. Игорь ДмитриевЧитать онлайн книгу.
внимательностью и ответственностью, словно дело Галилея еще не закончено, – событие это прямо затрагивает любознательность особого рода, ту, которая некогда была названа греками философией. Эта история касается философии. Именно точка касания исторического и метафизического (то есть и метаисторического) кажется мне сегодня философски особо значимой и насущной.
С XIX века европейская философия открыла в существе своего дела, дела первой философии (онтологии), историческое измерение, но труд историка, погруженного в факты, кажется, крайне далек от конструкций спекулятивного ума. Тут нужен какой-то двумерный жанр исследования, внимательного одновременно и к историческому складу событий, и к их «метафизической» подоплеке. Ближайшей моделью такого, по необходимости двумерного – историо-логического – исследования могут служить исследования историко-научные. Есть логика научной мысли, но есть и люди, институты, обстоятельства, в которых эта мысль совершается, живет, распространяется. Впрочем, где здесь внутреннее, где внешнее, разделить не так-то легко: само «нутро», именно логическое «нутро» мысли может оказаться гораздо интимнее связанным с «внешними» обстоятельствами, чем кажется теоретику. Речь вовсе не о внешних «влияниях» на дело мысли, от них логик может отвлечься, а о глубинной архитектонике и жизненной драме самой мысли. Дисциплинарные границы могут по-разному разделять внутренне связную работу ума, разные пласты понимания могут занимать разное место в историческом мире, располагаться в разных институтах. Например, позитивистское толкование научной логики прямо связано с прагматизацией и технизацией науки в XX веке, но сама возможность технизации знания входит в изначальную логику новоевропейской науки (Ф. Бэкон: «Scientia et potentia humana in idem coincidunt» – «Знание и могущество человека совпадают», или – «Знание само по себе есть сила»). Напротив, в начале XX века традиция гимназического образования, постоянное общение математиков, физиков, философов и теоретиков искусства позволили физикам-теоретикам понять смысл открытых ими «монстров», как бы припомнив философскую проблемность первичных, априорных понятий («сила», «причинность», «пространство-время, «элементарность», «наблюдение»…). В средоточии фундаментальных проблем математической физики открыли философию, живущую под спудом позитивных теорий и, казалось, давно оставленную, давно числящуюся среди гуманитарных факультетов1.
Теоретическая мысль устроена сложно. Труд И.С. Дмитриева отнюдь не просто кропотливая работа историка, это редкий пример скрупулезного исследования полифонии мысли, открывающего весь ее диапазон – от математических конструкций до богословия. Да и само событие взято такое, в котором на историческое мгновение приоткрывается эта связь, эта нервная ткань мысли, ее тайные закоулки, небесные и подземные лаборатории, опасные связи, давние тяжбы и встречи с тем, что вовсе оставалось за горизонтом мыслимого. В нормальные эпохи эта тайная жизнь мысли исчезает в каком-нибудь естественном (или сверхъестественном) свете, остается за пределами «ясных и отчетливых» формул, скрывается под спудом фактов и обстоятельств, будто бы внешних, благополучно разводится на разные дисциплины: математика, физика, логика, философия, богословие… Тут же все оказываются соучастниками одного дела – дела Галилея. Не смещение Земли с естественного места настораживало богословов, а ощущение толчков нешуточного тектонического сдвига в метафизических основах мира.
2. На первом плане перед нами историческая драма. Сокровенный сюжет этой драмы, однако, – не столько действия и события, сколько спор, тяжба, суд, на котором роль судьи отводится читателю: суди сам. Историк не столько знакомит нас с прошлым, сколько вовлекает в настоящее дело Галилея, далеко не законченное. Суд идет. Ведь и сам Галилей, согласившись в феврале 1616 года отказаться от пропаганды коперниканства, тут же принялся за «Диалог», а публично отрекшись от своего учения в июне 1633 года, продолжал вести – и даже усиливать – этот спор в парадоксальных мысленных экспериментах «Бесед» (1638). Более того, исследование-расследование – inquisitio – продолжается по сей день. Когда окончательно (казалось) воссиял свет нового «естественного разума», его инквизиция, в свой черед, вынесла окончательный (казалось) приговор «церковному обскурантизму», но… дело осталось нерешенным. Его не заканчивает даже послушное отречение римско-католической церкви от своего оплошного вердикта2.
Вместе с И.С. Дмитриевым мы возобновляем суд, продолжаем рассмотрение дела.
Два акта драмы названы «Увещание Галилея» и «Упрямый Галилей». Затем в дело вступает единомышленник-антипод Рене Декарт со своим собственным судом. За сценой слышны голоса Спинозы, Лейбница, Мальбранша… «Галилей и Ньютон, – замечает автор, – окажись они в ситуации прямого диалога (то есть беседы) с Декартом, могли бы возразить…». В контекст суровых допросов включается контекст вопросов обитателей незримой «республики ученых», по-своему не менее суровых. Именно пристальное внимание к сути спора превращает историко-научное исследование И.С. Дмитриева в захватывающее следствие по делу, буквально в исторический и философский детектив (чтобы не поминать лишний раз инквизицию). Автор воспроизводит сложную интригу, в которую вовлечено
См., например:
Отречение церкви от обвинения Галилея произошло в 1992 году, когда специальная комиссия, созданная папой римским Иоанном Павлом II, признала суд над ним «трагической ошибкой». В Риме, на руинах терм Диоклетиана, в XVI веке была возведена церковь Санта-Мария-дельи-Анджели-е-дельи-Мартири, то есть святой Марии ангелов и мучеников (мученически засвидетельствовавших Бога). По некоторым предположениям, церковь эту создал не кто-нибудь, а Микеланджело. Теперь церковь буквально превращена в храм Галилея. Если входить в храм не с площади Республики, а с тыла, с восточного, скрытого в руинах входа, – там, во дворике, бронзовая статуя Галилея, который назван