Временно. Алексей Александрович КуценокЧитать онлайн книгу.
не спишь, я вижу. – Она позвенела ключами и сладостно зазевала. Казалось, от ее зевоты теперь же набухнут зачерствелые булки в хлебнице и сахарные пряники из кожи вон вылезут, но станут еще более липкими от детской карамельной мякоти на губах у завтракающего.
– Что за звук? – не открывая глаз, про себя произносит маленький Жа.
– Ключи от твоего сна, – улыбается Время Станиславна.
– И почему они у вас?
– А они всегда при мне, малыш, и твой будильник – я, и твой сон – тоже я.
Блаженное кротание, кряканье позвонков, набухшие щеки и большие ноздри в волосках, темные завитушки подбородка и усов, воспевание сна и реальности – посередине мальчик Жа, его я, а дальше между, меж, свеж, же, желу – док, ток-ток, код, доку-мент, тент, тень, неть, нить, ти… ты, ы. Где-то я, а где-то не я, нет меня ни тут, ни там, там-там, та! Тай, тай-на! Бери! Ни сон, ни явь, посередине нет ничего, только звон, ВОН. Нов, вот нет слов, нет снов.
Крылатая птичка клюет мою ручку,
Речку стечками тычут тут,
топят топотом крылечко
кучи тонущих минут. – —
мнут – гнет – рот – кислород.
Какие четкие словесные, сло-вес-ны-е образы бредут в бреду к мальчишеской ушастой голове, к левому центру с дырочкой для голосов, к тому, что не закрыто плечом, что не делает на нем узора от розги и визга утопающего. Мадам шляется по комнате, переступает ноги его и все тело разом переступает, то открывает окошко, то с силой лупит по нему сквозняком, узоры на стеклах рисует запотеванием, заточением, точеным, точным, точкой в параллельной прямой кривой яровой проворной рвотной родной. Узорчики такие вожделенные видит мальчик в них, хоть и не открывает глаз, видит он волосы длинные и черные, глаза мелкие и дикие, непоколебимые, видит огонь, глотающий Сену и воровской океан. «Вижу! – кричит он. – Вижу живу и жвы нет, швы жеванные вижу уже». Черная кошка кладет на его колени свои лапы, любит она эти коленки в ранках юношеских, грациозно и эгоистично удерживает коготками тело под ней в обездвиженности, кусает на лету муху и отфутболивает ее на другой край комнаты, любуется ей. Идеальная. Но не мадам. Та и есть муха, та и лежит, и сохнет, и бездвижна тоже, но все же находится, существует, лежит! За ней пристально следят невидимые глаза таинственной та-и – таи – твои. Чьи? Ничьи. Никого здесь нет, и меня нет, и мальчишки нет, ни Ассы, ни Времи Станислововны нет, только черная кошка лежит и играется со своим спутанным клубком чьей-то античной и эгоистичной смерти. Для? Тля. Колея. Ее сжирает большая собака.
– Проснись!
– Мальчик мой, ты давно уже не спишь.
Дрем подступает в руку, солоноватые волосы повисли на лице и впитывают запахи его духов и пота, а там и конец эпохи прекрасной стучит в висок и вызывает на дуэль, а великие умы с диагнозами ДЦП и психоз в ушко шепчут, что пришли рассказать