Петербург. Тени прошлого. Катриона КеллиЧитать онлайн книгу.
«с кожаными креслами и круглым столом, заваленным туристическими брошюрами на нескольких языках», с видом на «засаженный цветами участок газона». Однако за этим следовал допрос с пристрастием со стороны таможенников по поводу денег и ценностей («вы должны задекларировать свое золото!») [Cors-ini 1965:13,15–16][149]. Именно это разбирательство, а не роскошный зал ожидания, и становилось для многих иностранных туристов самым ярким вспоминанием о прибытии, особенно учитывая, что в других странах досмотр становился все более поверхностным. (Российская Федерация перешла на международную систему выборочной проверки только в начале XXI века[150]).
Для российских путешественников границы играли меньшую роль. Заставы – пункты проверки въезжающих в город – исчезли в Петербурге в конце 1850-х годов[151]. Государственная граница активно присутствовала в массовой культуре как символ – но больше как преграда на пути злоумышленников из-за рубежа, чьи козни, если верить прессе, регулярно разоблачались бдительными пограничниками[152]. Сам факт пересечения границы в противоположном направлении обладал гораздо большей культурной значимостью. Немногочисленные советские граждане, направлявшиеся на Запад, имели все шансы подвергнуться тщательному досмотру – особенно те, кто собирался эмигрировать. Таможенники предъявляли права на любое имущество, которое сами же и могли объявить ценным: книги, рукописи, драгоценности (вплоть до обручальных колец). Сотрудники на стойке регистрации, и без того не отличавшиеся любезностью, демонстрировали советский патриотизм тем, что грубили и с ястребиной зоркостью вычисляли багаж с перевесом[153]. Учитывая масштабы эмиграции из Ленинграда в 1970-е и 1980-е годы, свидетелями и жертвами подобного поведения становилось все больше народу. Такие сцены омрачали выезд из страны даже в тех случаях, когда люди покидали ее не навсегда. Неизменными ритуалами были отвальная и проводы[154]. Как вспоминала впоследствии одна эмигрантка, «Аэропорт – тривиальная непременная метафора – похороны»[155]. Аэропорт был также первым зданием в Ленинграде, где появились автоматически закрывающиеся двери.
Прибытие в город тоже было делом непростым. Пулково – бездушное, труднодоступное место примерно в 15 км от центра – было неприветливым, но там всегда царил жесткий порядок, за вычетом нескольких лихих лет в 1990-е, когда багажные карусели, поскрипывавшие под грузом ввозимой западной техники, регулярно становились предметом грабежа[156]. Прибыв в любое другое место, путешественник оказывался, что называется, на грани. Даже в советские времена вокзалы, особенно Московский, считались пристанищем мелких воришек и проституток[157]. На заре 1990-х вокзал, как сообщала «Ленинградская панорама», представлял собой «смрадное сборище дешевых проституток, бомжей, наркоманов и спекулянтов всех видов – отбросов общества, слетающихся из разных концов города (да и страны), как бабочки на огонек»[158].
Иностранных гостей, даже если они путешествовали внутри СССР, отделяли от остальных пассажиров до конца 1980-х годов и отмены внутренних виз. Я и сама вспоминаю, как мне было неловко на внутреннем рейсе из Ленинграда в Воронеж (где я училась в 1980–1981 годах), когда сопровождавшая меня сотрудница выкрикивала: «В Воронеж! Один интурист!», а остальные сто с лишним пассажиров демонстративно делали вид, что им это неинтересно.
По моим воспоминаниям, систему «зеленый/красный коридор» без обязательного заполнения таможенной декларации внедрили в 2003 году.
О заставах см. статью И. А. Богданова в ЭСП.
Культ пограничника берет начало в 1930-х годах (в главе 3 книги «Детский мир» я рассказываю о том, как его настойчиво пропагандировали среди советских детей, см. [Kelly 2008]). Поддерживался он и впоследствии. Так, большой иллюстрированный сборник «У нас в Ленинграде» (1961) содержит очерк «Пограничник» подполковника Сидорова (написанный в соавторстве с М. Л. Слонимским), в котором перечислены достоинства людей этой профессии: «постоянная настороженность, вечное напряжение, пристальное внимание ко всякому незнакомому человеку, голод и холод – все это стало привычным и для детей и для взрослых» [Бейлин, Лихарев 1961: 198–204]. Далее следуют рассказы о поимке шпионов и умении пограничников отличить «рассеянных туристов, приехавших по делам», действительно забывших документы, от лживых чужаков. Главным было уметь, как Шерлок Холмс, обращать внимание на детали, вроде необычного количества грязи на ботинках (это значило, что человек долго шел пешком, прежде чем сесть в поезд) и т. д. В 1994 году ведомственное издание «Пограничник: газета Северо-Запада» регулярно публиковало аналогичные истории о храбрости и находчивости на посту: см., например, «Бдительность – наше оружие» (19.02.1994. С. 1); «Пассажир пассажирам – рознь» (28.03.1994. С. 1).
См., например, рассказ Л. В. Лосева о таможеннике, который «с нескрываемым садистским удовольствием, глядя на наших кашляющих, чихающих, температурящих детей, отобрал у нас детские лекарства» [Лосев 2010: 260]. Отъезды в эмиграцию породили также ряд легенд о хитроумных способах обойти таможенный контроль – рояли, перевезенные по частям, раритетные марки, завернутые в презервативы и по-хомячьи спрятанные за щеку, доллары, сожженные дома и восстановленные за границей благодаря сохраненному списку номеров банкнот см. [Топоров 1999: 355–356].
Могу подтвердить, исходя из собственного опыта. Только когда в конце 1990-х я начала приезжать и уезжать достаточно регулярно, мои друзья решили, что отвальную каждый раз устраивать не обязательно; но традиция провожать отъезжающих сохраняется и по сей день.
См. пост от 1 ноября 2010 года – URL: http://mbla.livejournal.com/695305.html (дата обращения: 10.09.2021). Так ли, нет, но подобный взгляд на вещи обладает символическим весом.
«Челноки» везли импортные товары для продажи на рынке и вовсю пользовались аэропортом, особенно для полетов в Хельсинки и обратно; обычные путешественники тоже набивали свои чемоданы различными товарами (из личных наблюдений).
Как в ленинградском анекдоте: человек выходит на Университетскую набережную проверить, слышно ли там эхо, и кричит: «Бляди! Бляди! Бляди!». Эхо с Васильевского, Выборгской стороны, Петроградки отвечает: «Ди… ди… ди!», а с Московского вокзала – «Идем!» И. Стома [Стома 1992:9] сообщает, что вокзал и «БАН» – трамвайная остановка прямо перед ним в 1980-е, были излюбленным местом проституток. См. также рассказ Г. Гуревича, бывшего ленинградца, с 1990 года живущего в Израиле, об эпизоде на Московском вокзале: «Моя приятельница, дама лет 50-и, кандидат физико-математических наук, на вокзале в ожидании электрички перехватила пирожок, с мясом. Жует потихоньку, думая о чем-то своем… Вдруг подходит незнакомый мужчина и спрашивает: “Сколько?” Дама, продолжая жевать, отвечает: “Десять”. – “Почему так дорого?” – “Потому что с мясом”. – “Дура”, – сказал мужчина и отошел. Тут он был не прав, дама просто не о том думала и не сразу сообразила, что ее приняли за проститутку. (А у вокзалов промышляли самые дешевые – трех-, максимум, пятирублевые)» [Гуревич].
Ленинградская панорама. 1992. № 6. С. 7.