Развяжите мои крылья. Анастасия ТумановаЧитать онлайн книгу.
это как называется?! Далеко нам пока до настоящей драмы и до настоящих спектаклей, очень далеко! И надобно это признать! На одном сверкании глаз и в дешёвой оперетке не выедешь, даже там голос нужен!
– Так ведь голосов-то хоть отбавляй, Моисей Исаакович! – тихонечко вставила Ляля. – Сами же знаете, уж чего-чего, а голосо-ов…
– Ну так и надо делать ставку на эти голоса, Лялечка! И на эту пляску! И на очи чёрные! Только не так, как в кабаках, а так, как в таборах! Не в драму надо ударяться на сцене театра «Ромэн», а в песню и пляску! И плевать на Изьку Клейнера с его рецензиями: он сроду ничего не смыслил ни в искусстве, ни в театре, ни в цыганах! Я его всю жизнь знаю, его папа до событий сапоги в Харькове тачал, а Изька туда же – «революционный драматург», и рецензии писать берётся! Посмотрел бы я на этого революционного драматурга, когда ему велят из табора с шатрами, конями и курями сделать цыганское отделение МХАТа! Да ещё перевести всё это бесподобное хозяйство на самоокупаемость! Самоокупаемость бывает при полных сборах! А полные сборы бывают тогда, когда артисты делают то, что умеют делать! И нужно запускать концерты и дивертисменты обоймой – вот тогда кассы будут брать приступами и в Оренбурге, и в Саранске, и в Баку! Нет уж, Миша, нет уж, Ляля, никакого Изьку из Харькова мы слушать не будем! Цыгане – это музыка, от них всю жизнь ждали музыки и будут ждать музыки! А мы, делая из цыган драму и трагедию, пытаемся смастачить из хорошего валенка плохой лаковый штиблет! И если вам кажется…
Но тут уж заорали все разом. Задрожали стены, задребезжали подвески в люстре, веером взметнулись листки бумаги со стола, на который с грохотом опустился кулак Мишки Скворечико, закричали хором братья Лебедевы, и даже Ляля, всплеснув руками, спрыгнула со своего кресла. Нина покачала головой. Неслышно прошла вдоль стены к роялю, за которым, никем не замечаемый, склонив длинный грустный нос к клавиатуре, тихонько сидел Семён Бугачевский – музыкальный руководитель театра. Его, казалось, ничуть не трогал поднявшийся гвалт. Он осторожно прикасался к клавишам, извлекая из них тихую, грустную мелодию. Заметив подошедшую Нину, он улыбнулся, привстал.
– Сидите, пожалуйста, Семён Михайлович. – Нина придвинула себе стул. – Наши вас с ума ещё не свели? Такие уж люди: не умеют говорить спокойно…
– Ничего, я привык, Антонина Яковлевна, – вежливо отозвался Бугачевский. – Вы сегодня превосходно играли, я был просто восхищён – впрочем, как и всегда. Наркомпрос не ведает что творит, лишая публику цыганского романса… Так печально, что приходится упаковывать ваше несравненное исполнение в сатирический скетч…
Нина молча улыбнулась. Ей нравился этот воспитанный, нестерпимо интеллигентный человек с мягким, внимательным взглядом и тонкими, нервными, как у женщины, пальцами, которые, казалось, не существуют отдельно от клавиш рояля.
– Семён Михайлович, хоть убейте, понять не могу: ну что вы тут, у нас,